Тщеславие

— Тогда зачем ты туда идешь и как вообще…

Германов допрос меня порядком утомил, я начала уже потихонечку злиться. А новоиспеченный супруг стоял в проеме ванной комнаты за моей спиной, облокотившись правым плечом о косяк, теребил бахрому полосатого полотенца и пытался заглянуть мне в глаза через отражение в зеркале, поскольку к нему я упорно не оборачивалась. Вода текла ледяная, ничего не поделаешь, лето, горячей не будет еще недели три, и мерзкая красная корочка на моих щеках постепенно отмокала и сходила кусками, оставляя после себя нежно-розовые следы, немного похожие на шрамы от ожога.

— Ну правда, ну объясни! — уговаривал Герман.

Мне ужасно не хотелось ничего объяснять, мне даже думать о своих суперабсурдных намерениях было неприятно, но вот он стоял, занимая почти весь дверной проем, за моей спиной и растерянно хлопал своими грустными карими глазами, ожидая объяснений, и ясно было что он не отстанет. И мне пришлось все объяснить. Вернее, не все. Только техническую сторону: правила приема, творческий конкурс, Марина Сергеевна, Кубрик и так далее. Герман слушал очень внимательно, не перебивая, а потом сказал:

— А ведь ты мне не говорила, что стихи пишешь.

— А зачем? Может, и сказала бы потом, мы знакомы-то с тобой меньше полугода, чего это я буду тебе навязываться со своими стихами? Откуда я знаю, ты, может быть, вообще стихов терпеть не можешь?

— Правда, я их не читаю. Я только прозу читаю. Фантастику, детективы… Но ты же моя жена, твои бы почитал, пожалуй.

— Ну, спасибо за доверие.

— Да ладно, не обижайся. А почему ты теперь поступать не хочешь?

— Просто не хочу, и все.

— А то, может, попробовала бы?

— Зачем?

— Ну, интересно же. Вдруг получится? Потом еще знаменитой станешь, прославишься.

— Ага, конечно. Так уж прямо сразу и прославлюсь.

— А вдруг? Нет, правда! Читатель у нас в доме есть — я. Пусть еще писатель будет. Может, ты хит какой-нибудь напишешь?

— Господи, Герман, какой же ты наивный! — только и смогла я ответить. Он, кажется, вообще не понимал, как это можно не хотеть в такой институт. Особенно когда узнал, что институт этот — единственный в мире. Наверное, его воображению рисовалась писательская элита, богемные сборища, бурная светская жизнь. А может быть, и нет. Может быть, ему просто хотелось бы гордиться мной. Я не знаю. Но разговор на тему литературы и литераторов надоел мне до смерти, я выключила наконец воду и, невежливо выдвинув Германа из ванной, пошла в спальню причесываться как была — с мокрыми руками и лицом.

Я считала тему закрытой. А Герман — нет. Каждый день, приходя с работы, он возвращался к ней. И уговаривал меня пойти на экзамены. Я отнекивалась.

Мама уехала к себе, и квартира днем была в полном моем распоряжении. Я чистила и мыла. Приводила в порядок зеркала и шкафы, посуду и одежду; разбирала книги и журналы, произвольно наваленные по всему дому, в совершенно неожиданных местах; драила отвратительно грязные, мутные окна и выносила к мусорным контейнерам мешки бумажек, дощечек и тряпочек, во множестве обнаруженных в недрах обширного помещения.

Через какую-нибудь неделю мыть и отчищать было уже нечего, но появилась новая забота: на Пашиной-Андрюхиной машине перевезены были от матери мои вещи, и их тоже нужно было разбирать и пристраивать как-то. На это утро еще три-четыре дня. И снова нужно было думать, чем себя занять. На заводе опять не было заказов, мы всем цехом сидели в очередном отпуске без содержания с середины апреля, и до начала октября вызывать нас на работу никто не собирался.

Новое занятие не сразу, но отыскалось. В виде старой ножной швейной машинки и стопки совсем новеньких тканей. Некоторые расцветки, правда, морально устарели, но на пару юбочек и кофточку материальчик нашелся, и еще недели полторы ушло на обновление гардероба. А потом снова стало нечего делать.

А Герман, возвращаясь с работы, чмокал меня в подставленную щеку (щеки к тому времени вернулись уже к нормальному состоянию, и я перестала чураться своего отражения в зеркале), шумно мыл руки, садился за приготовленный ужин и начинал разговор на тему. «Может, ты все-таки попробуешь? Ты же от этого ничего не потеряешь».

В результате я сдалась. Пообещала Герману, что попробую. До экзаменов оставалось всего ничего, недели две, кажется, а я даже и не знала, что за экзамены мне предстоит сдавать. Пришлось срочно ехать в институт за методичкой для абитуриентов.