Тщета: Собрание стихотворений

То вверх, то вниз – на взлетах или срывах
Извилистого вольного стиха.
И змейкой – вбок, в уклончивых извивах,

Улиткой – впрямь, на сочне лопуха.

И засмеяться: как легко и ловко!
И заворчать: какая чепуха!

Но мне милей тугая рифмоловка

Размеренных ямбических теснин,
Где мудрена увертка и сноровка.

Мне мил чертеж расчисленных терцин:

Два катета скосит гипотенуза,
Мужские рифмы – женской рифмы клин.

Напор воды сильней всего – у шлюза,

И прихотям свободного пера
Покорней всех классическая муза.

Напомни мне, античная сестра,

В подсчете слов скупа неумолимо,
В подборе слов избыточно щедра –

Что видела я, вправду или мнимо,

По обе стороны добра и зла,
Смеясь над тем, что мной сугубо чтимо,

Идя сквозь всё, как нитка без узла,

Не удержима никакою тканью,
Вольна и до упаду весела.

Почтим сперва тройных созвучий данью,

Оконченных на ять или на е,
Всех тех, кто вторил нашему молчанью.

Кто с нами в лад плясал на лезвее.

О, мало их, со-узников нам, ибо
Кому приятно быть deshabille [2]?

Все – либо в бархате и шелке, либо

В подобранной набойки пестроте.
Кто с нами был и ниш, и наг – спасибо.

А те, кто нас оставил втуне – те.

Кто мимо шел, не замечая, ли же
Не нисходя к звенящей немоте –

Они еще дороже нам и ближе,

Тем ярче светят нашей темноте
В небесном, скажем набожно, престиже.

Нам – предстоять в погибельной черте,

Хотя в Москве, в Анапе, иль в Париже,
Но – в благости очередном хвосте –

У лика приснопесенного, иже

Достойно есть прославить не на три,
А н ашесть рифм, одна другой не ниже.

О, голоса, затихшие внутри,

В никем не обитаемых покоях,
Покинутой земли сазандари,

В чужой стране послушает – о, кто их?

В часовне, где давно ни служб, ни треб,
Кто ненапетый разогнет октоих?

Наш, муза, жребий грустен и нелеп:

Не мучит он, а только так, корежит –
Не лезет ни в Элизий, ни в Эреб,

А – полудьяволит и полубожит.

Ведь судят нас – а по чужой вине,
И даже не карают, только ёжат.

И жаловаться не на что, зане

Нас не казнят, а так, не замечают.
Вся суть – вот это маленькое не:

Не видят, не хотят, не отвечают,

Не то, не так, не надобно, не тут.
И каждым некак что-то отнимают.

Но – отнимают тем, что не дают.

Кто ближний наш? кто не прошедший мимо?
Левит, купец – все мимо нас идут.

Что ж, было трудно, стало выносимо,

Еще немного – станет всё равно.
Уже теперь – едва соединимо

С другими в цепь отпавшее звено.

Уже теперь – почти воспоминанье
Что было так недавно – и давно.

Ты помнишь, муза, первое свиданье?

Как нас позвали в поздний темный час,
Как я тогда – без слова и дыханья –

В лицо Судьбе взглянула в первый раз?

Был страшен, помню, ясный лик – прозрачен
И беспощаден холод светлых глаз.

Ты назвала: Кассандра – и означен

Был весь мой путь: любовь, безумье, смерть
И вещий дар, высок – и неудачен.

Безвидный, круговой, бесшумный смерч.

Ослепла я, но не упала стоном
И бросила, как рифму, смерти – смех.

Да, я была любима Аполлоном.

Да, я живу в плену, в чужой земле.
Да, мне не верят – снов и песен звонам.

Да, я иду на смерть, к моей петле.

Но я на всё отвечу звучным смехом
И, подходя к последней вечной мгле,

Я улыбнусь чужих минут утехам

И, наконец услышав: падай, вниз, –
Отвечу: рада — смелым вольным эхом –

И я шутя возьму свой первый приз.

До тех же пор – побудь со мной, подруга,
Моих юродств перенося каприз.

Лишь ты одна умеешь дать негрубо

Не по руке тяжелое весло
Невольничьего песенного струга.

С тобой одной свободно и светло.

Когда все спят, и стражи ночи крайней
Уже дробится синее стекло –

Не спи в саду, побудь со мной и дай мне

Не позабыть, увидя факела,
О знаменье, о лике и о тайне.

Ты знаешь – всё мое судьба взяла:

Где мать, сестра? где все, кто был мне дорог?
Где отчий дом? ни друга, ни угла.

Чужой, красивый, равнодушный город,

Чужая радость и чужая грусть.
И каждый мне никто – ни друг, ни ворог,

И длится жизни скучная изусть.

И, дней чужих рассеянная гостья,
Всему, что есть, шепчу я тихо: пусть.

Но станет ночь – и всех созвездий гроздья,

Созрев, нальются пламенем – во мне.
Ночь от ночи, от звездной кости – кость я.

От синей крови ночи кровь во мне.

От тишины полуночныя — сердце,
От ветра ночи – песни плач во мне.

И сны мои – от лунного ущербца.

И как мне знать, сознанье отженя,
Что пробил час, и – перебиты берца,

Что нет меня, что нет во мне меня?

И я, вскружась, лечу, несусь безгромно
Над бездною поющего огня –

Сквозь глубь и ширь пучины окоемной,

Ввысь, Млечному Пути наперерез,
Напереём Бездонности потемней,

В даль, в пустоту, где след всего – исчез,

Где потерялась времени примета,
Вся – вихрь, и взлет, и взмах, и срыв, и срез –

Вся задрожав от сдавленного света.

Вся изойдя беззвучным воплем: на! –
Слепая, исступленная комета.

Но кто я, кто? себе самой темна,

Я – как любовь – безумна и бесцельна,
Но нет, любовь, как день, близка, ясна,

А я – как ночь, темна и запредельна.

Я – ненависть? Как ненависть, слепа,
Как ненависть, одна и нераздельна.

Но ненависть, как явь, долга, скупа,

А я как – как сон – дающая, мгновенна,
И я непостижима, как судьба.

О, кто же, кто я? вечная измена?

Я – мудрости безумье? смерти весть?
И дольний гул: мимолетя из плена,

Свободна ты, расплавленная песнь.

5-11.VII.1918