Цифровой журнал «Компьютерра» № 28

Мне нужно следующее: наигрался я в «День победы», уснул, как водится, заполночь, утром вышел прогулять себя и Афочку, а двое в черных шинелях, на груди полицейские полумесяцы, у каждого из кобуры, что гармонично вписывается в цветовую гамму формы, выглядывает пистолет-карабин «маузер-боло плюс», и так выглядывает, подлец, что ясно: хоть разок, да поработал за ночь.

- Аусвайс, битте! – это мне.

Аусвайс? В смысле – пропуск, документ? Научен, теперь даже за хлебом без аусвайса не хожу, а уж собаку выгулять...

- Битте... — и зачем меня отдали в английский класс? Ну, ещё бы чуть посекли, разком больше, разком меньше, а как сейчас было бы легче.

Тот, кто повыше, с серебристым, а не бронзовым полумесяцем, видно, старший, внимательно оглядывает мою двухголовую паспортину. Второй шуцман руку держит на рукояти пистолета и, нужно, думать, на счёт "р... сделает во мне пару лишних дырок, даже кавычки закрыть не успею.

Афочка нервничает.

Наконец, высокий и серебристый возвращает мне аусвайс.

- Всё в порядке. Можете следовать дальше, – и козырнул двумя пальцами.

Пронесло. Почти. Хоть памперсы носи. Краем глаза я видел, что старший что-то докладывал в «пи-эф» — запомнить длинное слово, означающее портативный беспроводной полицейский телефон" убейте, не могу. То есть, если бы возникла реальная угроза расстрела, запомнил как миленький, помню же имя любимой кошки нашего гаулейтера, ночью разбуди, отвечу без запинки «Эйяфьятлайокудль»: велено знать всем членам «общества любви к домашним животным», в которое я, как владелец Афочки, вступил, получив полупрозрачный намек от владельца зоомагазина «Друзья на всю жизнь» (запамятовал, как это будет на официальном языке), герра Ивана Хомякоффа.

Прогулка особых радостей не доставляла. То тут, то там с фонарей свисали казненные. Из соображений гуманности и гигиены вешали их в почти непрозрачных пластиковых мешках, и это «почти» было дьявольской выдумкой главы безпеки, или кто там это придумал на самом деле. На мешках были трафаретные надписи: «Бандит», «Педофил», «Террорист», другие: публичная казнь проходила по восемнадцати статьям. Кстати, то, что сейчас в гаулейтерстве у власти ежерукавцы, — это сыграл референдум о введении публичной смертной казни. За нами медленно ехала машина. «Хорьх». Филёры предпочитают что-нибудь попроще. Хоть велосипеды. Да и нужен я филёрам...

Мы с Афочкой свернули в переулок. «Хорьх» за нами. Мы проходными дворами и прочими краткими путями поспешили домой – а куда ж ещё спешить, не на конспиративную же квартиру идти с Афочкой, уж больно приметная собака.

У дверей подъезда стоял, конечно же, «Хорьх».

Передняя левая дверца отворилась.

- Герр Щепетнёв?

- Ну, герр, не герр, а Щепетнёв, верно.

- Вас приглашает – срочно приглашает! – сам гаулейтер.

- Сейчас, только собаку в квартиру заведу.

- О, нет, гаулейтер просил прибыть именно с собакой. Вы ведь её выгуляли, не так ли?

Всё-то он знает. Выходит, предыдущая парочка фиксировала детали нашей прогулки.

Или не фиксировала.

- Ну, раз уж гаулейтер...

Мы с Афочкой расположились на заднем сидении. Водитель, он же оберлейтенант Вольф, конфидент и порученец гаулейтера по особым делам, вел автомобиль в присущем ему стиле, стиле чемпиона Руссо-Германии две тысячи шестого года. «Хорьх» только поскрипывал. Хоть и немецкая конструкция, но собирали-то в Нижнем...

Наконец, мы домчались до резиденции. Вольф предупредительно открыл дверь и даже помог Афочке вылезти: несмотря на фамилию, собаки его любили.

К гаулейтеру мы шли не парадным ходом, а частным, для своих. Вольф передал нас секретарю, тот встал, почти незаметно взглянул на часы (если бы совсем незаметно, я бы и не заметил), раскрыл дверь:

- Господин гаулейтер ждет вас.

Приемный зал пережил все веяния эпох. Построенный в пятидесятые по проектам тридцатых, он должен был олицетворять мощь и величие рейхродины.

Он их и олицетворял.

Но гаулейтер сидел не на протокольно-парадном месте, а в правом углу, в приватной зоне – новшество конца прошлого века.

- Я рад, Василий Павлович, что сумели выбраться ко мне, старику. Привет, Афочка.

- А уж я-то как рад, Александр Александрович, — сказал я лучшему шахматисту всех времен и народов.

Он сидел в кресле, я – на гамбсовском диване. Третье криовосстановление свершило если не чудо, то важное дело: Арехину никак нельзя было дать больше пятидесяти. А меньше он и сам не хотел. Хотя, конечно, куда важнее то, что у Александра Александровича внутри: сердце, сосуды, легкие и прочее, но главное – мозг.

- Гадаете, что за причина привела вас сюда?

- Гадаю, — честно ответил я. – Не из простой же сентиментальности мы с Афой удостоены...

- Не скидывайте сентиментальность со счетов, не такая уж она и простая. Но вы правы, главное в другом... — и он включил «шорох леса» — систему, гарантирующую безопасность и конфиденциальность разговора. Другим гарантом была Афочка, которая реагировала на всякие попытки активного прослушивания прямо и эффективно...