Цифровой журнал «Компьютерра» № 77

Как и в любом большом сообществе, даже в стане конкурентов далеко не все согласились со столь крутыми мерами. Например, вот что сказал известный шахматист и теоретик шахмат, гроссмейстер Ларри Кауфман, на сегодняшний день имеющий титул чемпиона мира среди ветеранов (старше 60 лет). На определенном этапе — при создании версии номер «три» — Кауфман по приглашению Райлиха непосредственно участвовал в разработке Rybka, однако ныне работает над конкурирующим проектом под названием Komodo. Как специалист, изнутри знакомый с кухней «Рыбки», он свидетельствует, что по его впечатлениям только ранние версии программы были основаны на кодах Fruit и Crafty: «По моему мнению, имелись серьезные причины для дисквалификации Рыбки в ее первой версии, а также любых побед в турнирах, происходивших примерно в течение года со времени ее выхода. Однако ко времени появления Rybka 3 она во всех практических аспектах была уже совершенно новой программой».

В пресс-релизе ICGA по итогам расследования особо подчеркивается категорическое нежелание Васика Райлиха помогать следствию в установлении истины. Когда началось расследование, автор программы не только не предъявил исходных кодов своей программы (что однозначно обязан был сделать), но и вообще отказался сотрудничать со следствием или предоставлять доводы в свою защиту. Такой степени неуважение к коллегам, конечно же, не могло не отразиться на строгости окончательного вердикта.

Подводя краткие итоги всей этой, прямо скажем, некрасивой истории, осталось отметить, что обе программы (Crafty и Fruit), фрагменты которых следственная комиссия обнаружила в теле «Рыбки», являются свободно распространяемыми программами с открытыми исходными кодами. Иначе говоря, автор Rybka имел возможность совершенно легально использовать коды этих программ, учитывая условия открытой лицензии GPL. Все, что требовалось от Райлиха — прямо этот факт признать. Но именно этого он не сделал. Таким образом, причиной краха «Рыбки» стало даже не заимствование кода, а категорическое нежелание программиста разделять почет и славу с законными соавторами.

К оглавлению

Василий Щепетнёв: Перевод трудностей Василий Щепетнев

Опубликовано 12 июля 2011 года

Иван Сергеевич Тургенев был недоволен тем, как его перевели во Франции. Неточно, с пропусками, что хуже – прибавили отсебятины. А название-то, название: «Записки охотника» превратились в «Воспоминания русского дворянина» («Mémoires d’un seigneur russe»).

Был недоволен, но не стал брюзжать, а принялся работать с переводчиками. Подсказывал, помогал, благодарил, хвалил и восхищался. Не только ради приличия. Уж никак не из корысти. А просто понимал, что перевод – дело сложное, как любил говорить один исторический деятель – архисложное.

Донести до француза мысль русского без искажений можно лишь в том случае, если мысль эта проста и банальна, «месье, же не манж па сис жур». Чуть посложнее – уже возникают труднопреодолимые препятствия. А действительно сложные конструкции, пожалуй, и вовсе непереводимы для большинства чужаков.

Даже литературные критики зарубежья порой относили рассказы Зощенко к социальной фантастике, мол, как это он здорово сочинил: в одной квартире, с единственной кухней и ванной, в мирное время, безо всяких природных катаклизмов, живут несколько семей, и не отбросы какие-нибудь, нет, все работают, служат – врачи, полковники, инженеры, мастера. Главное же – все воспринимают подобную жизнь как нормальную, дети даже песенки распевают «за наше счастливое детство спасибо». Русский Кафка, да и только.

А как объяснить зарубежному читателю, что с точки зрения карьеры, да и самой жизни советского человека тридцатых годов лучшего происхождения, чем «отец неизвестен, мать проститутка», нельзя было и придумать? Наличие же в семье офицера, учёного, владельца аптеки, парикмахерской или бакалейной лавки закрывали человеку дорогу в институт или же в военную академию.

Как адекватно перевести «с чувством глубокого удовлетворения встретили мы радостную весть о награждении дорогого Леонида Ильича…» – и так далее, и тому подобное? Объяснять каждую фразу преогромной, в три-четыре страницы, сноской? То же, разумеется, присутствует и при переводах книг иноземных авторов на русский язык: мы, читая об ужасах оккупации Парижа гитлеровцами, только посмеиваемся, мол, какие же это ужасы? Или обстоятельства, описанные в «Уловке 22» – читаешь и не знаешь, плакать или смеяться.

Различия истории, различия культуры затрудняют понимание не менее, нежели различие языка. Как и когда машинный перевод сможет адекватно выразить смысл выражения «Летайте самолетами Аэрофлота!» в стране, где других авиакомпаний просто не существовало? Без квалифицированного, без мастерского перевода не обойтись.