«Цигун и жизнь» («Цигун и спорт»)-05 (2003)

Конфуцианцы проповедовали «три устоя и пять незыблемых правил» (абсолютная власть государя над подданными, отца над сыном, мужа над женой; основные нормы взаимоотношений между государем и министром, отцом и сыном, младшим и старшим братом, мужем и женой, между друзьями), а также принципы гуманности, справедливости, «ритуала», мудрости и веры. Они стремились «с помощью истины воспитать народ», исповедовали философию «городов и сел», подобно своему святому отцу-основателю ездили по городам и весям, обучая власть имущих анализировать то, что происходит под этим небом, правильно управлять страной, держать народ в покое и повиновении. В то же время они стремились, используя свой дар красноречия, завоевать симпатии правителей и занять хоть какой-нибудь государственный пост. Это был конфуцианский путь совершенствования и «достижения небес еще в этой жизни», то есть достижения такого состояния, когда «тело становится совершенномудрым, а слова добродетельными». Несомненно, что конфуцианские принципы играли положительную роль в деле управления страной и шли на пользу народу. Когда в стране начиналась смута, когда начинали колебаться основы государственного строя, когда власть оказывалась в руках человека, пренебрегающего мудростью и добродетелью, конфуцианцы прятались в горных лесах и, забывая о всяких «ритуалах», начинали поносить своего учителя. Самое удивительное, что, когда положение императора укреплялось, они, как ни в чем не бывало, начинали вновь поднимать на щит идеи Конфуция и Мэн-цзы, а наиболее выдающиеся последователи Конфуция вновь приглашались ко двору для выработки политической идеологии и оказания помощи в управлении страной и народом. В такие периоды конфуцианцы бывали глубоко признательны своему Учителю за его прозорливость, за его действительно высокое и чистое искусство совершенствования, оставленное своим последователям

Лао-цзы выступал за «чистоту, покой и недеяние», Чжуан-цзы пропагандировал блаженство и радостную жизнь, что позволяло в этой жизни, в этом мире оставаться бесстрастным и свободным. Учение Лао-цзы и Чжуан-цзы проповедует «плавный дрейф по воле волн», необходимость прислушиваться к природе. Они как бы говорят, что человек не должен срывать плод, а должен положить под дерево шапку и ждать, когда созревший плод упадет туда сам. Человек же может в ожидании, когда это произойдет, немного вздремнуть в сторонке, или, как это называется, «попестовать ци». Даосы говорят о «возвращении к простому и истинному», предлагают «философию полей». В более поздние периоды даосизм значительно расширил свои границы, стал более универсальным, вобрал в себя и «пестование ци», и боевые методики; и фармацевтику и правила половой жизни; и «золотую пилюлю», и «изначальный дух»; и «восемь триграмм» с «пятью первоэлементами», и явления звездного неба; и фэншуй, и заклинания колдунов, — стал похож на раскидистое дерево с пышной кроной, в листве которого прячутся сотни самых разных птиц. Даосизм привлек к себе и самые широкие социальные слои: от императоров до простолюдинов. А со своим внушительным списком «небесных духов» он в народной среде вообще приобрел вид мистических верований, что уже никак не вяжется с учением Лао-цзы и Чжуан-цзы. Оба мыслителя сторонились славы и почестей, хотели быть ближе к природе, а оказались в роли отцов-основателей даосизма, что, по крайней мере, странно. Позже даосы добрались и до Хуан-ди, поскольку сумели усмотреть идеи дао и в трактате «Нэйцзин».

Конфуцианство требует активного отношения к человеческой жизни, возведя в абсолют «ритуал» и «справедливость», необходимость во всем следовать установленному порядку. Даосы, как назло, не верят в эти догматы, они громко призывают обратиться лицом к природе. Лао-цзы не зря говорил: «Придерживающиеся ритуалов тем самым поклоняются ничего не значащим вещам, не замечая главного». Он подшучивал над Конфуцием так: «Совершенномудрый не умирает, а разбойник никогда не останавливается». Лао-цзы высмеивал ложное, с его точки зрения, истины конфуцианства, почитание «ритуала» и «справедливости», стремление конфуцианцев спасти мир, заняв высокие чиновничьи посты. Конфуций же как будто не замечал этих нападок и говорил своим ученикам: «Я сегодня видел Лао-цзы. Это настоящий дракон[2]». Тем самым Конфуций демонстрировал широту души, которую так высоко оценили потомки.

Встреча Лао-цзы и Конфуция

Даосизм похож на детскую забаву, а конфуцианство, скорее, на серьезную работу. Буддизм же находится где-то посередине. Он как бы показывает человеческую жизнь, отраженную в зеркале мудрости, а в конце разбивает это зеркало. Буддизм требует, чтобы человек терпел трудности и переносил несчастья, которые являются залогом радости будущей жизни, которые помогают спасти мир через душевную скорбь. Если говорить о карме, то каждое возжигание благовония у буддистов является семенем, брошенным на ниву будущей счастливой жизни, вне зависимости оттого, сделано это осознанно, добровольно, импульсивно или намеренно.