Солнечные очки окрасили город в темно-коричневые тона. Гул города подавился музыкой, выкрученной на максимум.
Перед школой она застыла и неохотно вытащила один наушник, запрятав второй под волосами. Зашла и тут же вздохнула: отопление так и не отключили, хотя за окном уже было за двадцать. Она неправильно оделась: в кофте слишком жарко, а под ней только тонкая майка с бра, в которой оставаться неприлично — и слишком открыто, да и майка выглядела не ахти: была из ушедшего магазина, которому Лена так и не смогла найти замену. Она не покупала, а все только донашивала — обувь из итальянского дисконта, одежду из японского массмаркета, подписку на сервисы, прошлую жизнь.
Она зашла в кабинет и закрылась, как обычно. Распахнула окна пошире и все-таки стянула кофту. Через пару минут услышала знакомый стук — раз, раз, раз-раз-раз.
Снаружи стоял Гена, как и всегда, озираясь по сторонам.
— Здравствуйте, Елена Сергеевна. Нужно обсудить подготовку к экзаменам в выпускном классе, — сказал он по-театральному громко, так что охранник с того конца коридора поднял голову.
— Заходи уже, — она пропустила его, поморщившись, и закрыла дверь на замок.
— Соскучился, — Гена вжал ее в стену и потянулся к шее. Она попыталась изобразить ответную страсть, глядя на стенд с игрушками, но вдруг ей стало скучно — отвернула голову и уперла руки ему в грудь.
— У меня сейчас запись. Твой Костенко должен подойти.
— Он ходит вообще?
Она пожала плечами:
— С таким же успехом мог бы и не ходить.
— А этот, новенький?
— Алексеев? — она задумалась, сказать ли правду, но ответила уклончиво: — Там есть материал.
Гена плюхнулся на кресло перед ее столом:
— Материал, вот уж точно. Все они один сплошной материал. Кто вообще придумал, что в восемнадцать лет они становятся взрослыми? Школа заканчивается, так это вообще не показатель. У них лобная кора еще не сформирована, мозг только развивается. Ведут себя так, словно им одиннадцать и тридцать одновременно.
— А мы?
— И мы, — легко согласился он. — Главное, чтобы морды больше не били. Все, этот класс выпускаю — и баста. Никаких больше вечеринок, никакого руководства.
— Так она тебе и позволит, — Лена кивнула в сторону коридора так, будто бы все пространство за пределами кабинета принадлежало матери, будто бы она захватила каждый миллиметр своим директорским голосом, своими крепкими духами, своими указами, отчетами, заданиями и протоколами.
— А ты ей скажешь, что для моего психологического здоровья вредно столько возиться со школьниками, — он сгреб Лену в охапку и снова стал целовать. — Мне нужно больше сеансов, доктор.
Лена вырвалась:
— Иди. Тебе еще флаг поднимать.
— Так только без пятнадцати. Время есть еще, — он кивнул на сломанные часы над дверью.
— Нет. Времени больше нет.
Лена снова открыла тесты параллели одиннадцатых классов. Еще бы там встречалось хоть немного правды. Хотя кто их может упрекнуть в непрестанной лжи? Кто должен научить их правде? Она, которая прячется от матери, прячется от любовника, прячется даже от школьников? Или, может быть, Гена, который прячется с ней от семьи? Соцсети с фильтрами? Телевизор с обманом? Они родились в мире бесконечной лжи — неудивительно, что они приняли эти законы и
Вот, например, тесты по эмпатии, где ответы понатыканы как придется, явно в насмешку. В одном из бланков все вообще по нулям, хотя быть такого не может — наверняка один из этих шутников, которые портят статистику. И как ей прикажете заполнять отчет?
Она заглянула в методичку:
Лена взялась за калькулятор и начала подсчеты, когда ручка двери дернулась, поддалась. Она нахмурилась: забыла запереть после Гены — снова. В кабинет уже вломился Костенко. Она торопливо накинула кофту на плечи и завязала рукава на груди, но успела заметить внимательный взгляд, скользнувший по ее телу. Она помнила, что пик мужского полового развития приходится на 18-23, но некоторые взрослеют раньше, и Костенко явно был одним из этих некоторых.
— Присаживайся, Алексей.