Циклон над Сарыджаз

Сколько же тогда пришлось ему проявить настойчивости, чтобы добиться снятия с Федора ложного обвинения. Не было ни одного факта, ни одного свидетельства в пользу Федора Зимогорова. Ни единого. Кроме отношения к нему охотников, которые считали: человек он — болеющий за общее дело — создание промыслового хозяйства в тайге, организации тогда новой, но многообещающей и для таежников и для государства, и такой человек не может быть плохим.

Доказать непричастность Федора к гибели лесничего, отвести подозрения в убийстве могло лишь одно: экспертиза оружия лесничего, вскрытие трупа утонувшего в трясине. Но как извлечь лесничего из болота? Это невозможно, невероятно даже летом, а тем более зимой…

— Здравствуй… Багдыфи, милиция… — услышал Семен негромкое приветствие и вздрогнул от неожиданности. Справа от него, в пяти шагах стоял старик удэгеец в пестрой одежде. Он словно возник здесь мгновенно, сказочным образом.

Удэгеец смотрел на инспектора добрым, светлым взглядом.

— Здравствуй, Дисанги. Откуда ты?.. — проговорил Семен и запнулся. Очень уж хотелось спросить «взялся», да неловко. Семен почувствовал себя скверно: просмотрел человека в пяти шагах, а ещё минуту назад старший лейтенант искренне считал себя достаточно опытным таежником.

Старик чуть развел руками, отвечая на недосказанный вопрос. Мол, тут и стоял, давно стоял, на тебя смотрел, ты подошел — здравствуй сказал. Но спросил Дисанги о другом.

— Почему так задумался, инспектор? — вопрос был спасительный. Невежливо интересоваться, почему же, идя по тайге, человек не заметил другого. Так можно и в когти хищника угодить.

— Я немного и к тебе шел… — коверкая русский, ответил Семен. Это получалось ненароком. Почему-то казалось, что если говорить, подделываясь под строй чужой речи, то тебя легче и правильней поймут.

— Вот и нашел. Рад тебе, инспектор. Идем к табору. Кушать будем, чай пить будем.

Они направились через лиственный бор в сторону болота. Летние лиственницы не нравились Семену. Мочковатые сучья выглядели уродливо, а венчики хвои, торчащие из мочек, казались редкими, бледными, худосочными. Редкий подлесок меж стволов выглядел куда ярче, пышнее, наряднее.

— Плох я охотник стал. Руки, ноги совсем не охотники, а если головой охотник — плохая охота, — бормотал Дисанги, вроде бы не обращаясь к спутнику.

— Как это — «головой охотник»? — из вежливости переспросил старший лейтенант, глубоко переживая свою оплошность.

— Молодых учи. Только говори, пальцем тыкай. Охота — не ходи. Рука — не та, глаз — не та. Однако голова ещё та. Голова не та — пропал человек.

В нежный дух лиственничного бора стал вплетаться резкий запах костра.

«Ну, здесь-то я определенно почуял бы присутствие человека, — попробовал успокоить себя Семен. — Конечно, не мне соревноваться с «лесными людьми». Однако и отчаиваться не стоит».

Словно отвечая на мысли Семена, Дисанги проговорил:

— Я тебя в распадке увидел. Ты травой шел — одни верхушки шевелились.

— А говоришь, Дисанги, глаза не те! — рассмеялся Семен. — Ведь распадок, пожалуй, в полукилометре от табора и просматривается плохо.

— Нет, инспектор, не те. Не те. Нос и тот плохо чует. Раньше сильно лиственница пахла, а теперь нет.

— Может, лиственница и виновата? — мягко улыбнулся Семен, пытаясь подбодрить старика, крохотного рядом с ним. Удэгеец был в круглой цветной шапочке, в накидке, спускающейся из-под неё на сухонькие плечи, с бело-черными, как бы тигровыми разводами. Летом она прикрывает шею и плечи от гнуса, а зимой — от снега.

Они подошли к тлеющему костру, который курился, разгоняя дымом мошку, сели около.

— Лиственница осталась прежней… Ты добрый человек, милиция… Когда ворон голову стрижет, кета идет… Когда кета идет, ворон голову стрижет, осень садится на гольцы… А?

Дисанги замолчал. И Семену нечего было возразить. Действительно, одно дело — совпадение: ворон роняет перья с головы, и тогда же начинается ход кеты. И совсем другое — время, которое обусловливает и первое и второе. И не лиственничный аромат изменился, а Дисанги в старости чувствует его иначе. Нет, не сочувствия ожидал Дисанги…

Глаза старика, скрытые в морщинах, совсем сузились, и Семен не мог поймать взгляда Дисанги. Удэгеец смотрел искоса, и лицо его, которое, казалось, излучало добродушие, теперь как бы одеревенело.

Дисанги сказал неожиданно:

— Не видел чужака в тайге. Если шел — не от Горного шел. Другой дорогой… Через гольцы переходит тогда. Однако…