– Каган повелел, чтобы нас обоих вытолкали взашей и удавили, – ответил он. – Такая у них кара лазутчикам. Но я указал, что им было бы выгодней оставить тебя в живых и держать в заложниках против тех, кто тебя послал.
Секунда-другая ушла у меня на осмысление.
– А… как насчет тебя? – спросил я испуганно. – Ты ведь тоже лазутчик?
Саксонец улыбнулся мертвенной улыбкой:
– Я ему сказал, что не умею ни читать, ни писать. А потому понятия не имею, что там в твоих заметках. И о поясе с деньгами ничего не знал, потому как ты его всегда прятал.
– И он тебе поверил?! – ошеломленно спросил я.
– Как видишь, я помешал им удавить тебя тетивой от лука.
– Что же теперь со мной будет?
Мой спутник пожал плечами:
– Авары не держат никчемных ртов, особенно в зиму, когда не хватает еды. Значит, наверное, займут тебя работой.
Стражники вывели нас на слякотную площадку двора. Уже начало смеркаться, ветер иссяк, а дождь сменился реденьким снегом. Крупные мягкие снежинки бесшумно спархивали из-под хмурого пепельного небосвода. Один из стражников срезал кожаный ремешок с запястий саксонца, однако мой остался на месте. Оставив Беортрика стоять посреди двора, авары повели меня через глинистую, чуть схватившуюся морозцем жижу и дальше, по узкой тропке меж деревянных срубов. В голове моей кружила такая околесица, что я толком не замечал, куда мы идем, и все не мог определить, оставил меня Беортрик намеренно или же на самом деле уберег меня от расправы.
Снег довольно быстро густел, и вот уже вокруг нас клубилась белая полумгла. Мои сопровождающие ускорили шаг и в конце концов остановились перед лачужкой размером не больше сарая. Дверь из старых досок была надежно заперта, но после продолжительного стука и окриков со скрипом отворилась, явив в проеме фигуру старухи с наброшенным на плечи тканым одеялом. Из-под темного плата, словно очерчивающего ее морщинистое лицо, выбивалось несколько упрямых седых прядок. Несмотря на явно преклонные года и рост не выше моего плеча, старуха оказалась вполне способна выказать свое неудовольствие. Глядя на моих караульщиков пристальными водянистыми глазами, она сипловато-тонким голосом желчно их отчитала – чтобы это понять, знания языка тоже не требовалось.
Оба стражника стояли как пришибленные, пока приступ старушечьего кашля не дал им шанс подтолкнуть меня вперед с несколькими торопливыми словами объяснения. Один из стражников вынул нож, чтобы вспороть мои путы, но мелькнула крючковатая старушечья длань, отбившая клинок на сторону. Гаркнул властный сердитый возглас, и караульщики, вполголоса поругиваясь, распутали все узлы на моих путах. В следующий миг та же самая длань умыкнула целехонькую завязку, а другая костлявая рука ухватила меня за запястье и потянула в дверной проем. Оба моих стража дружно развернулись и пошагали прочь в набирающей силу пурге.
За те часы, что длились потемки, снаружи резко похолодало, а с востока налетел пронзительный ветер с поземкой. Зима, которая ожидалась по меньшей мере через месяц, явилась к аварам раньше срока. Когда забрезжил мутный белесый рассвет, у входа в лачужку обнаружился небольшой сугроб, из-за чего дверь подалась не без труда. Когда я с нею управился, старуха подала мне пустую бадью и жестом указала спуститься к реке, набрать в дом воды. Снаружи все было белым-бело, а крепкая свежесть зимнего воздуха была такова, что при дыхании занималось в груди. С реки я вернулся продрогшим до костей, с посинелыми руками и безудержно дрожал, понимая, что моя одежда никак не годна для таких погод. Но еще хуже было другое: если зимой пытаться бежать из становища кагана, то я или околею от мороза, или же аварам будет легче легкого настичь меня среди белых, дымящихся снегом просторов.
Остаток дня ушел у меня на то, чтобы уяснить: старухе я достался в дар. Звали ее Фаранак, и, как я узнал позднее, она была бездетной вдовой любимого каганова дяди. По аварскому обычаю, племяннику вменялось о ней заботиться, и он делал это исправно: обеспечил ее под зимовку каким ни на есть жилищем, то и дело подсылал что-нибудь из съестного… Ну а теперь вот еще и снабдил ее дармовым слугой.