Циклы «Викинг», «Корсар», «Саксонец»

– Если дело и впрямь дойдет до дознания, – заговорщически подмигнул грек, – то советую не упоминать людям кагана, откуда взялись те монеты.

Он искоса глянул на Фаранак.

– Знаешь, как она потеряла своего мужа?

Я помотал головой.

– При взятии Хринга, – сказал мой новый знакомый.

С этими словами он подошел к двери и удалился, оставив меня стоять в полумраке и полной растерянности.

* * *

Само собой, после этого я был как на иголках. И немудрено: ведь в любую минуту меня могли схватить и поволочь к кагановым истязателям на дознание! А потому несколько дней спустя, завидев деловито шагающего к лачуге стражника, я испытал тошнотную мутную слабость. В это время я сидел на низенькой кровле лачуги, куда взобрался, чтобы ее подлатать, так как с весенней оттепелью там обнаружилась течь. Посмотрев на стражника сверху, я узнал в нем старшего дозорного, что четыре месяца назад взял нас с Беортриком в полон.

– Спускайся! – скомандовал он, глядя наверх. – Ты нужен!

Я ощутил, как по спине у меня скатывается холодная струйка пота. Если меня начнут допрашивать о моей миссии в Аварии, то при дознании логичней всего присутствие именно этого воина как свидетеля.

Когда я спустился на землю, он велел мне идти с ним, но при этом не сказал куда.

Мне хватило запаса аварских слов, чтобы объяснить, что очаг у Фаранак почти совсем угас, так что надо бы вначале подзапасти ей дров и хвороста.

– Некогда, – отмахнулся дозорный и двинулся прочь, не оглядываясь. Пришлось поспевать следом.

Мне представлялось, что целью визита Никифора было упредить меня, что предстоят допросы насчет золотых монет. Я отчаянно раздумывал, как мне построить рассказ при дознании. Уповать оставалось, пожалуй, лишь на то, что авары дадут мне проглядеть конфискованные ими записи, и тогда я разыщу ту копию метки золотых дел мастера, оставленной на сосуде с воином, – тот рунический символ, который я перерисовал в Риме. Тогда я смогу предъявить его как свидетельство, что в Аварию я прибыл единственно с целью разыскать того мастера, а солиды вез как материал для переплавки. На самом же деле единственной моей надеждой было то, что аварские дознаватели вызовут на допрос еще и Беортрика, а он выскажется в мою защиту. Но и это казалось маловероятным. Вероломный саксонец уже отверг в присутствии кагана свою осведомленность насчет цели моей миссии и теперь менять свои показания не будет ни за что. С мстительным и злым удовольствием я подумал: если Беортрик решит бросить меня один на один с моей участью, то за его предательство я отплачу тем же и расскажу аварам, что он принимал участие в той резне при взятии Хринга.

Авар, пришедший за мной, шагал размашисто и быстро. Утро выдалось тусклым и безрадостным, с хмурой свинцовой синью низкого неба. Воздух уже утратил свою зимнюю жесткость, и по бокам от тропы дотаивали острые хребты грязно-серых сугробов. Казалось, отовсюду сочится вода: на тропе ступить было некуда от мутных глинистых луж – или огибай, или шлепай прямо по ним. Вокруг слышалась людская речь, причем не только на аварском, но и на других наречиях, которых я не распознавал. Как видно, зимняя столица каганата была домом не только местным, но и заезжим кочевым племенам и народам. Так мы дошли до площадки перед срубом кагана, но, к моему удивлению, не остановились, а двинулись безостановочно дальше. Так далеко от лачуги Фаранак я еще не забирался, а потому понятия не имел, куда именно мы держим путь. Вскоре деревянные строения сменились раскидистым лабиринтом шатров, кибиток и хижин. По дороге мы миновали пустые стойла и загоны для скота, где земля была взбита в слякотную жижу. Видимо, авары уже частично выгнали свои табуны и стада на весенние пастбища.

Наконец, мы подошли к отгороженному участку на краю городища. Здесь аккуратными рядами стояли двухколесные арбы, груженные оснасткой, памятной мне еще по участию в походе короля Карла. Это были части камнеметных орудий и тяжелых стрелометов. Иными словами, мы пришли на орудийный двор.

Здесь работали артели людей, занятых ремонтом, и здесь же мой сопроводитель передал меня под чье-то начало. С несказанным облегчением я понял, что приведен не на дознание, а всего лишь в помощь при ежегодном ремонте боевых орудий аваров. Это подтвердилось, когда со мной заговорил на франкском долговязый, нескладного вида человек, к которому я был приставлен подручным.

– Гляди-ка, сразу несколько гнезд на натяжном валу лопнуло, – посетовал он, досадливо оглядывая крутильный механизм онагра[68]. – Дождевая вода вон залилась, подмерзла, дерево возьми и тресни. Говорил я им: ставите машины на зимовку – первым делом запечатывайте гнезда.

«Им» – это, видно, аварам. Сам говоривший на авара не походил, и я спросил, откуда он родом.

– Из Ломбардии, – ответил тот. – В плен попал во время первой аварской войны. Десять лет без малого прошло. Обратно в свои края, возможно, уже и не попаду. Да и ладно. Здесь к наладчикам относятся с должным почтением.

– Я вот тоже пленник, – заметил я, – но не могу сказать, что мне это так уж нравится.