Циничные теории. Как все стали спорить о расе, гендере и идентичности и что в этом плохого

…если же мнение неправильно, то препятствовать свободному его выражению – значит препятствовать достижению людьми не меньшего блага, чем и в первом случае, а именно: более ясного уразумения истины и более глубокого в ней убеждения, как это обыкновенно имеет своим последствием всякое столкновение истины с заблуждением[626].

Ясно, на какой вред ссылается Милль в первом случае: подавление истины – например, подавление католической церковью в XVII веке представления о том, что Земля движется вокруг Солнца, а не наоборот, – отбрасывает человечество назад во всех возможных смыслах. Но даже если мнение большинства в основном истинно, а мнение, подвергающееся цензуре, в основном ложно, разрешение свободной дискуссии все равно имеет ключевое значение для того, чтобы мнение большинства можно было скорректировать и улучшить.

Во втором случае описываемый Миллем вред менее очевиден, но не менее важен. Он демонстрирует его с помощью примера из сферы науки, обычно вызывающей меньше споров, чем политика или религия. В 1687 году Исаак Ньютон основал современную физику, сформулировав аксиомы, которые позже стали называться ньютоновской механикой и изучаются сегодня на каждом вступительном курсе физики. В ходе следующего столетия в результате наземных и астрономических наблюдений ученые получили неоспоримые доказательства верности ньютоновской физики (вплоть до того, что в 1846 году сумели вычислить точное расположение ранее неизвестной планеты Нептун). Но предположим, что в какой-то момент государственные органы (или даже университеты) постановили, из-за неопровержимых доказательств верности ньютоновской механики отныне ее запрещается оспаривать. В таком случае, замечает Милль, у нас было бы гораздо меньше оснований доверять ей! Именно тот факт, что ньютоновская механика выдержала проверку свободной и открытой дискуссией, дает нам такую обоснованную уверенность в ее валидности:

Если бы было запрещено критиковать философию Ньютона, то человечество не могло бы иметь в ее истинности такой полной уверенности, какую теперь имеет. Для нас не существует никакого другого ручательства в истинности какого бы то ни было мнения, кроме того, что каждому человеку предоставляется полная свобода доказывать его ошибочность, а между тем ошибочность его не доказана. Если вызов на критику не принять или если принять, но критика оказалась бессильной, то это еще нисколько не значит, что мы обладаем истиной, – мы можем быть еще очень далеко от истины, но, по крайней мере, мы сделали все для ее достижения, что только могло быть сделано при настоящем состоянии человеческого понимания, – мы по крайней мере не пренебрегли ничем, что могло раскрыть нам истину…[627]

На самом деле в этой истории есть неожиданный, не предугаданный Миллем поворот, который служит примером вреда, описанного им в первом случае. Оказалось, что ньютоновская механика не верна! Она представляет собой удивительно хорошую аппроксимацию, достаточную для решения почти любых практических задач, – однако она не совсем точна. В 1905–1915 годах, более чем через тридцать лет после смерти Милля, это обнаружил Альберт Эйнштейн. Ньютоновская механика была заменена и вытеснена его специальной и общей теориями относительности. Однако этот важный прогресс в науке мог бы никогда не произойти, если бы критика теории Ньютона была запрещена. (А значит, не было бы и технологических результатов этого прогресса – от радиотерапии для лечения рака до системы глобального позиционирования (GPS), – которые так или иначе опираются на эйнштейновские теории относительности[628].)