Циники. Бритый человек (сборник)

Уличные часы шевелят черными усами. На Кремлевской башне поют невидимые памятники. Дряхлый звонарь безлюдного прихода ударил в колокол.

Я хватаю руку извозчика и покрываю ее поцелуями. Шершавую костистую руку цвета красной лошадиной мочи.

Я умоляю:

– Дяденька, перегони время.

Ничтожное, расслабленное, старческое время!

Миллионы лет оно плелось, тащилось, тянулось, как липкая собачья слюна, и вдруг, ни с того ни с сего, вздыбилось, понеслось, заскакало с разъяренной стремительностью.

29

Ольгины губы сделали улыбку. Рука, поблескивающая и тонкая, как нитка жемчуга, потянулась к ночному столику.

– Ольга!..

Рука оборвалась и упала.

– Дайте мне, пожалуйста, эту коробку.

Ольга лежит на спине прямая, поблескивающая, тяжелая, словно отлитая из серебра.

На ночном столике рядом с маленьким, будто игрушечным, браунингом стоит коробка с шоколадными конфектами. Несколько пьяных вишен рассыпались по гладкому грушевому дереву.

– Дайте же мне коробку…

Левый уголок ее рта уронил тонкую красную струйку. Сначала я подумал, что это кровь. Потом успокоился, увидав запекшийся на нижней губе шоколад.

Я прошептал:

– Как вы меня напугали!

И, наклонившись, вытер платком красную струйку густого сладкого рома. Тогда Ольга вытащила из-под одеяла скрученное мохнатое полотенце. Полотенце до последней нитки было пропитано кровью. Грузные капли падали на шелковое одеяло.

Она вздохнула:

– Стрелялась, как баба…

И выронила кровавую тряпку.

– …пуля, наверно, застряла в позвоночнике… у меня уже отнялись ноги.

Потом провела кончиком языка по губам, слизывая запекшийся шоколад и сладкие капельки рома:

– Удивительно вкусные конфекты…

И опять сделала улыбку:

– …знаете, после выстрела мне даже пришло в голову, что из-за одних уже пьяных вишен стоит, пожалуй, жить на свете…

Я бросился к телефону вызывать «Скорую помощь».

Она сказала:

– К вечеру я, по всей вероятности, умру.

30

Операцию делают без хлороформа.

31

У Ольги сжались челюсти и передернулись губы. Я беру в холодеющие пальцы ее жаркие руки. Они так прозрачны, что кажется – если их положить на открытую книгу, то можно будет читать фразы, набранные петитом.

Я шепчу:

– Ольга, вам очень больно?.. я позову доктора… он обещал вспрыснуть морфий.

Она с трудом поднимает веки. Говорит:

– Не ломайте дурака… мне просто немножко противно лежать с ненамазанными губами… я, должно быть, ужасная рожа.

32

Ольга скончалась в восемь часов четырнадцать минут.

33

А на земле как будто ничего и не случилось.

Бритый человек

Меня много занимал писанный мною пейзаж, на первом плане которого раскидывалось сухое дерево. Я жил тогда в деревне; знатоки и судьи мои были окружные соседи. Один из них, взглянувши на картину, покачал головою и сказал: «Хороший живописец выбирает дерево рослое, хорошее, на котором бы и листья были свежие, хорошо растущие, а не сухое».

Гоголь

Первая глава

1

Мы бегаем по земле, прыгаем по трамваям, носимся в поездах, и все для чего? Чтобы поймать за хвост свое несчастье.

Одному оно попадается в руки под видом эфемернейшего существа с голосом, как журчеек, и с такими зеркалами души на лице, что хоть садись и сочиняй стихи. Другому – в коварливой приятности ответственного поста. Третьему – под обликом друга с широким сердцем, в котором, кажется, поместишься без остатка. И не то что свернувшись калачиком, скрючившись крендельком или загогулькой. Ничего подобного. Хоть в стрелку вытягивайся, похрустывая конечностями.

Свое несчастье я поймал в Пензе в шелудивый осенний день. Это случилось ровно пятнадцать лет назад.

Сковорода сказал про Моисея, что он с невидимого образа Божия «будто план сняв, начертал его просто и грубо самонужнейшими линиями и по нему основал жидовское общество».

Я пишу книгу о моем несчастьи, может быть, еще более невидимом. Мне бы хотелось последовать Моисею.

2

Наша частная Пустаревская гимназия помещалась в оскотовелом здании мохрякого кирпича. Здание пензякам казалось громадным. У нас ведь так говорили:

– А где вы живете, добрейший Василий Петрович?

– Живу я, Петр Васильевич, у фонталки в большом двухэтажном доме.

Само собой, что здание в четыре слоя было гордостью города. Его показывали зашельцам. О нем упоминали в домовитых хрониках. Им козыряли пензенские патриоты, когда у них разгорался спор стародавний с патриотами тамбовскими. Здание стояло на главной улице. Улица была крючкастая, горбоносая. Она лезла в гору тяжело, с одышкой, еле передвигая ухабистые, выбоинистые, худо и лениво мощенные ступни мостовой.