Цинковая свадьба

– А что ты предлагаешь, Дарья? Я не могу просто замолчать и умыть руки, не могу отсиживаться в офисе или уехать в командировку. Не такие мне даны варианты, доходит это до тебя или нет? Существуют лишь две дороги – дать деньги на расстрел, на подкуп карателей, или не дать. И всё! Никакого третьего пути, никакой лазейки! Если я даю эти деньги, проклятье падает и на меня, и на детей. На моих руках, на НАШИХ руках будет кровь тех, кто погибнет там, И ты думаешь, что мы после этого сможем спокойно, благополучно жить? Что тени не станут преследовать нас по ночам? Там ведь не одни старухи-побирушки или бомжи, там много молодежи. Как раз тех парней и девчонок, которые не «Пепси» выбрали, а что-то совсем другое… Назовём это законностью, справедливостью, жизнью по совести. Конечно, руководство Верховного Совета часто поступает неправильно. Например, я никогда не стал бы привечать нищих, старух, всяких подонков, которые хотят просто пожрать на дармовщинку, и тем самым дискредитировать идею сопротивления произволу. Получается, правы те, кто называет парламент прибежищем разного сброда. И многие, даже из наших, пошли бы туда, не валяйся там на полу эти… – Ты не договорил. – Не знаю, против чего выступают старушки, но лично я сегодня наблюдал такую сцену. Одна из попрошаек получила в столовой два бутерброда, вышла на улицу и стала предлагать перекусить солдатам, стоящим в оцеплении! Этим щенкам, которые людей голодом морят! Тем, кто издевается над невинными согражданами, бабка заботливо совала бутерброды… Купленные, между прочим, на чужие деньги, сделанные чужими руками! Из продуктов, с таким трудом протащенных в «Белый Дом»! Между прочим, двое солдат взяли, запихали в рот. Но, спорю на любую сумму, душевного порыва бабульки они не оценят и скоро расплатятся. Ладно, если бы с ней, а то с другими!..

– Да, я тоже видела, что из дома выносят провизию и пытаются задобрить военных. Вряд ли у них что-то получится. Будет приказ – и начнут стрелять. К тому времени забудут, что голодные, замерзшие люди их ни в чем не обвиняли и даже кормили…

Ты усмехнулся – хищно, удовлетворённо; видимо, представил, какое разочарование ожидает добреньких старушек. Потом опустил ресницы и зажёг очередную, уже шестую сигарету.

– Знаешь, я всё вспоминал тебя… Когда там был, оглядывался по сторонам, прислушивался к доносящимся с улицы звукам… Да, те люди в Доме прекрасно понимают, сколь мощные силы двинуты на разгром. Но всё равно держат последнюю, безнадёжную оборону. Держат при том условии, что у них до сих пор есть выход, альтернативный вариант поведения. В любой момент можно пойти на компромисс, признать свою неправоту, попросить прощения, повиниться, покаяться. Мы никогда с тобой об этом не говорили, но в детстве я жалел, что опоздал родиться. Я жил спокойно, скучно, теряя самое главное. А сегодня мне довелось побывать разом в Брестской крепости, в Севастополе, в Сарагосе и в древнем Козельске. Ты понимаешь, что я имею в виду. Им всё время предлагают сдаться, обещают деньги, хорошее обращение и возможность участвовать в предстоящих выборах. И во все времена осаждённых не только морили голодом и холодом, но и соблазняли, пытались расслабить, завлечь, понравиться им. Старый, как мир, метод кнута и пряника. У Дома «Жёлтый Геббельс», передвижной громкоговоритель, всё время орёт – и днём, и ночью. Когда мы были там, он тоже орал. Обещал, обещал, обещал… Но материально ощущаемая вера в свою правоту, в своё высокое предназначение не позволяет сделать самый разумный, казалось бы, выбор. Получить деньги и уйти, а не быть растерзанными пьяной толпой. И плевать на честь, на совесть – из них шубу не сошьёшь. Я в Доме потерял чувство реальности. Не знаю, как всё это тебе объяснить…

Ты никогда не любил высоких слов, замолк и на сей раз. Долго стоял, затягиваясь сигаретным дымом, смахивая ладонью капли дождя с блестящего бока лимузина. Мимо нас, к Москве и в область, проносились автомобили, и среди них было много военных. Многие водители удивлённо косились в нашу сторону, но не тормозили, проезжали мимо. Над Можайским шоссе висел плотный смог, и почти уже не пахло ни землёй, ни прелой листвой.

– И что же мы будем делать? – жалобно спросила я, понимая, что ты, раз приняв решение, уже не пойдёшь на попятный.

– Давай не скулить, Дашка. Я тебе передам дела, когда вернёмся домой. Думаю, ОНИ на сей раз ещё позволят мне вернуться. Если сочтёшь нужным, объяснишь всё моей матери, возможно, и отцу. Я постараюсь выбрать время и написать ему в Минск. С ним мне всегда было легче общаться, мы лучше понимали друг друга. А мать сначала кричать начнёт, потом заплачет. У меня нет сил всё это видеть и слышать. Детям, умоляю, расскажи обо мне, когда вырастут. Постарайся доказать, что иначе поступить я не мог. У тебя всё получится – ты же специалист.

Я вновь увидела твою светлую, грустную, обречённую улыбку. И опять вздрогнула, потому что не знала, как остановить тебя и уберечь…