Цирк Кристенсена

— У меня его нет.

— Когда-нибудь и у тебя оно появится. Дай срок, дождешься.

Дождешься.

На сей раз это была не угроза. В устах Авроры Штерн это слово, дождешься, звучало скорее обещанием, а выполнять его или нет, зависит от меня.

— Что вы делали в цирке? — спросил я.

— Делала? Почему ты говоришь делали?

Я смотрел в сторону, еще сильней смутившись.

— Я хотел сказать: делаете. Что вы делаете в цирке?

Она вроде как всполошилась, занервничала, отошла к окну, по-прежнему закрытому тяжелыми темно-красными шторами, и стала там, молча, спиной ко мне. Я рискнул взглянуть на нее.

— Ты прав, — наконец сказала она.

— Как это?

— Все, что я делаю, я уже делала. А с тобой все наоборот. Ты еще не делал всего того, что можешь.

Я не понял, что она имела в виду, и ничего не сказал.

Аврора Штерн повернулась ко мне:

— Я была мотыльком.

— Мотыльком?

— Я была царицей воздуха. Никто не мог взлететь выше меня, я летала в Берлине и в Париже. Была мотыльком у самих «Братьев Ринглинг и Барнума» в Нью-Йорке. Отпуская трапецию, я касалась звезды под куполом.

Она говорила быстро, но не стаккато, не отрывисто, а плавно, будто наконец выучила язык и не хотела сбиться в своем рассказе.

А потом вдруг все же умолкла.

Я хотел было встать.

Но она быстро бросила:

— Не уходи.

Я остался сидеть.

Она еще плотнее сдвинула тяжелые шторы. Уличные звуки совсем заглохли. Темнота внутри сгустилась.

Она так и стояла спиной ко мне.

— Ты хорошо присматриваешь за слоном?

— Да.

— За слонами смотрел старый поляк. Раз в месяц подстригал им ногти садовыми ножницами, которые точил главный осветитель. На каждую ногу уходило три часа. А слонов было четыре. Когда они болели, им давали бутылку коньяка. Знаешь, что символизирует слон?

Она обернулась ко мне, сплела ладони.

— Нет, — сказал я.

— Счастье. А знаешь почему? Потому что слон ничего не забывает.

— Они от этого счастливы?

Аврора Штерн вдруг подняла свои большие руки и отгородилась ими от меня.

— Нет, — сказала она.

И я спросил, толком не зная, о чем спрашиваю:

— Вы поэтому дали его мне?

Она рассмеялась, коротко, звонко:

— У меня не было денег, чтобы дать тебе.

— Я могу вернуть его, — сказал я, поспешно.

— Он мне больше не нужен. Теперь это твой реквизит.

— Реквизит?

Она опять села, в то же кресло, прямо против меня, так близко, что я чувствовал ее дыхание, аптечно-парфюмерный запах.

— В цирке у всех свой собственный реквизит. Свои собственные вещи. У клоуна — медальон. У метателя ножей — заячья косточка. У укротителя львов — золотая монетка. Они приносят счастье. И живут вечно. Дольше, чем великое представление.

Я огляделся вокруг, потому что поймать ее взгляд было трудно, и теперь увидел: все то, что казалось мне безделками, финтифлюшками, цацками, оказалось реквизитом, в квартире было полно реквизита, но вот счастья я не приметил.

— Спасибо, — сказал я.

— И никогда не сметай пыль в сторону входа, не клади афиши на кровать и не садись спиной к манежу. Слышишь?

— Что, собственно, произошло? — спросил я.

В ее голосе сквозила чуть ли не озадаченность:

— Произошло? Что-то произошло?

Я помотал головой:

— Извините.

— Как тебя зовут?

Я назвал свое имя. Аврора Штерн улыбнулась. Не знаю, что вызвало у нее улыбку. Это ведь было то самое имя, которое я ношу по сей день.

Свечка на камине почти догорела.

Она наклонилась вперед:

— Дай взглянуть на твои руки.

Я поднял руки, она повернула их вверх ладонями, которые походили на два бледных полукруга.

Посмотрела на меня, все с той же улыбкой:

— Руки-то влажные.

— Это от цветов, они были мокрые.

— Ты не нервничаешь?

— Я болел. У меня был жар.

— Ты, видно, не умеешь отвечать однозначно.

Аврора Штерн осторожно держала меня за кончики пальцев. Руки у нее сильные, а все же легкие. Я видел жилки, разбегавшиеся по их тыльной стороне. Закрыл глаза, мне было приятно ее прикосновение. И вскочил:

— Мне пора.

Она отпустила мои пальцы, но не встала. Я взял шариковую ручку и квиток, быстро пошел к выходу. Почти ничего не видя в темноте. Потому что вдруг стало совсем темно. Я на что-то наткнулся, не то на полку, не то на шкаф, а может, на печку. Что-то упало на пол. В конце концов я нашел дверь и снова услышал голос Авроры Штерн:

— В следующий раз, может, расскажу тебе, что произошло.

В следующий раз.

Это вроде как дождешься, только на другой лад. Двойное обещание.

Дождись следующего раза.

С фьорда шел мороз, скользил по улицам серебряными тенями.