Цирк Умберто

Директор Кранц, широкоплечий атлет с густыми черными усами под монументальным носом, протянул руку в желтой перчатке из грубой свиной кожи; руку директора Бервица обтягивала белая лайка. Пожатие было богатырским, перчатки едва не лопнули. Обменявшись любезностями, антрепренеры вышли на привокзальную площадь, где их уже поджидал Ганс с коляской, запряженной двумя липицианами. То были Орест и Кардинал, последние из упряжки, возившей некогда директорский экипаж; благодаря своему высокому ходу они уже издали бросались в глаза. Вначале Бервиц собирался приврать, сказать Кранцу, что это кладрубские жеребцы, которых он держит для своих личных надобностей, но потом вспомнил, что гость разбирается в лошадях и легко обнаружит обман. Господа уселись в коляску и с такой помпой покатили по городу, что даже видавшие виды полицейские брали под козырек, полагая, что это какие-то высшие государственные чины. Приехав в цирк, все тотчас отправились на конюшню. Приятно погреться с мороза! В конюшне было жарко, оба директора едва успевали отирать нот с багровых лиц и шей, сдавленных тугими крахмальными воротничками. Кранц еще дома решил не курить фимиама этому индюку Бервицу, но когда он вошел в конюшню и, глянув себе под ноги, обнаружил, что пол выскоблен и устлан длинной соломой, а ясли вымыты, отметил про себя, что конюшня у этого турецкого паши содержится в образцовом порядке. Кучера и конюхи стояли подле лошадей, одетые с иголочки, и отдавали честь проходившим мимо господам. «Хозяин ты неплохой, — думал Кранц, — но этими штуками меня не проймешь». Подойдя к ближайшей лошади, он погладил ее и незаметно взглянул на перчатку. Гм, ничего не скажешь, на перчатке не осталось ни пылинки. Немного погодя, остановившись перед липицианами, он вынужден был признать, что такой группы в его конюшнях нет. Его слабостью были тракенские кони, огневые, выносливые, пригодные ко всему; он ценил лошадей понятливых, сообразительных и терпеливых, за красоту же держал лишь нескольких жеребцов. Но тут, у Бервица, он понял, что специально подобранные группы лошадей одной породы не лишены своеобразной прелести. Господа нашли наконец тему для разговора; в сдвинутых на затылок цилиндрах и отмякших воротничках, они переходили от животного к животному, ощупывали мускулатуру, осматривали зубы и копыта, измеряли рост и длину лошадей, спорили о том, действительно ли сивые нерешительны, вороные — меланхоличны, а гнедые — диковаты; о том, что полезнее — вечернее или утреннее кормление и сколько литров воды можно дать лошади после выступления.

В разгаре этих дебатов, целиком поглотивших хозяина и гостя, вдруг загремела музыка — близилось начало представления. Господин Кранц лишь мельком взглянул на слона Бинго и на зверинец, который не слишком-то его интересовал. Слона у него, правда, не было, зато он держал четырех верблюдов и жирафа, и не сомневался, что его уссурийские тигры сильнее любого хищника и больше понравятся зрителям. Он окончательно потерял интерес к клеткам, когда почувствовал, что «пошел зритель», — Кранц был слишком директор, чтобы не присутствовать при этом. Когда начинает стекаться публика, когда, как говорят в цирке, «идет зритель», ни один директор в мире не усидит дома или в гардеробной; ничем не выдавая себя, он смешается с движущейся толпой и займет пост где-нибудь между подъездом и залом, чтобы «принюхаться» к публике, выяснить, нетерпелива ли она, или безразлична, изысканна или проста, городская или деревенская. Все это, а также масса других деталей, влияет на ход представления, и опытный директор, как и его ближайшие помощники, уже по зрителю может определить, какова будет атмосфера и на чью долю выпадет наибольший успех. Как им это удается — одному богу известно: ведь цирк нередко выступает в незнакомой стране, в незнакомом городе, перед людьми, говорящими на совершенно незнакомом языке; однако им достаточно с полчасика потолкаться среди людей, чтобы зарядиться излучаемыми толпой флюидами. Безмолвное, настороженное, пристальное наблюдение за зрителем — это директорская увертюра, которой они ни за что себя не лишат. И Кранц, побуждаемый стремлением раскусить гамбургскую публику, тоже прибег к этому испытанному способу. Он стоял с Бервицем в закоулке у входа, прислушивался к возгласам билетеров, переводил глаза с одного на другого, а когда основной поток зрителей схлынул и оркестр заиграл последний марш, сказал Бервицу:

— Превосходно. Зритель первоклассный. Укротители и «высшая школа» будут иметь сюксе.