Цирк Умберто

Вечер прошел так хорошо, так радостно, что Буреш-Сметана без труда уговорил друзей отпраздновать счастливое начало. По окончании представления послали за Стеенговером, Кергольцем и Карасом-отцом. Первые два явились сразу, третьего пришлось поискать. Нашли его в оркестре. В конце представления Антонин принес себе туда стул и с наслаждением потрубил с музыкантами финальный марш, знаменитый «Марш цирка Умберто» Леопольда Сельницкого, опус первый.

— Наш марш! — радостно воскликнули друзья, когда прозвучало вступление.

— Да, наш, — кивнул Вашек, — и он не смолкнет до тех пор, пока будет существовать театр-варьете Умберто.

Да здравствует все, что еще способно жить!

— Как поживает господин Сельницкий? — поинтересовалась Алиса.

— Сельницкий пристроен, — ответил Восатка. — Я назначил его первым музикусом «Невесты моряка». Он получил в свое распоряжение фортепьяно размером с небольшой баркас и бросил якорь в северо-восточной части Карибского моря, в Ямайском заливе. Сей залив назван так в честь внушительной бутылки рома, которая, как маяк, возвышается на крышке рояля, заменяя собою шандал. Несколько репетиций показали, что от рома нашему маэстро светлее, чем от газовой горелки. Он сидит и наигрывает негритянские песни, мексиканские танцы, мелодии пампасов, и слава о нем идет от устья Ориноко до самого Рио Гранде дель Норте.

III

Пан Дворжак, привратник театра-варьете, услыхал стук колес подъехавшего экипажа. Выглянув в окно, он увидел пожилого господина благородной наружности, столь величественного, исполненного такого достоинства, что его можно было принять за тайного советника Гете. Хотя карлинский старожил не имел ни малейшего представления о тайном советнике Гете, он смекнул все же, что приезжий — персона важная, а посему вышел из привратницкой, отворил дверь и низко поклонился.

— Добрый день, — произнес незнакомец по-немецки, — где здесь дирекция?

— Как прикажете доложить? — осведомился пан Дворжак, больше из любопытства, нежели по служебной надобности.

— Бимбам, — ответил величественный иностранец.

— Как, простите?

— Бимбам! — повторил незнакомец.

— Минуточку… — В крайнем изумлении пан Дворжак направился к внутреннему телефону, который завели в варьете совсем недавно. С тех пор как в Карлине поселился инженер Кршижек, поддерживать молодого изобретателя стало признаком местного патриотизма.

— Алло, — воззвал пан Дворжак к пану Стеенговеру, — здесь какой-то господин хочет пройти в дирекцию.

— Как его имя?

— В том-то все и дело, господин администратор, прямо стыдно сказать. Может, я не понял его, но он дважды пробубнил что-то несусветное, не то Бумбум…

— Ах, Бимбам Бимбам?

— Нет, просто Бимбам.

— Ну, так это Бимбам Бимбам.

— Минутку!

Пан Дворжак высунулся из привратницкой.

— Господин Бимбам Бимбам? — осведомился он у благородного гостя.

— Да. Бимбам Бимбам.

— Он! — крикнул в трубку совершенно сбитый с толку пан Дворжак. — Бимбам Бимбам.

— Ага, значит, Бимбам Бимбам, — ответил Стеенговер, — попроси его подняться наверх.

— Пожалуйте, господин Бимбам Бимбам, — пан Дворжак снова показался из своей берлоги, но теперь он уже не кланялся так низко, — по лестнице, второй этаж, господин Бимбам Бимбам, первая дверь налево, господин Бимбам Бимбам…

— Благодарю вас, — учтиво ответил господин Бимбам Бимбам и размеренной, упругой походкой направился к лестнице.

— Бимбам Бимбам, — представился он Стеенговеру, — первое — фамилия, второе — имя. Так что в ведомость следует вписать в обратном порядке: Бимбам Бимбам, а ни в коем случае не Бимбам Бимбам.

— Разумеется, господин Бимбам, — улыбнулся шутке Стеенговер, с нескрываемым удивлением разглядывая высокий лоб, прекрасные большие глаза, орлиный нос и изящный рот господина Бимбама. Приезжий походил на древнеримского сенатора, это-то и удивило Стеенговера, Господин Бимбам был самым известным комиком девяностых годов; говорили, что публика двадцать минут стонет от смеха, когда он выходит на сцену. А вид у него такой, что впору накинуть тогу и играть Цезаря.

— Признаться, ваш приезд для нас большая неожиданность, — продолжал Стеенговер, — вы едва ли не первый артист, прибывший раньше срока.

— Да. Это объясняется тем, что я впервые в Праге. Никогда еще здесь не бывал. А ведь нет ничего ужаснее, чем работать перед незнакомым зрителем. В каждом городе своя публика. Если бы я проводил на сцене три четверти часа, тогда другое дело. Но у меня весь номер рассчитан на двадцать минут, и я не могу тратить ежедневно по пяти минут на борьбу за зрителя, пытаясь настроить его на соответствующий лад. Поэтому в города, где мне еще не доводилось выступать, я приезжаю за десять — двенадцать дней до премьеры, чтобы изучить публику. Теряешь две недели, но иначе я не мыслю своей работы. Зато, когда я попаду сюда вторично, на десять дней раньше срока должны будут мчаться к театру зрители, а не я.

— Не сомневаюсь; поэтому мы очень сожалеем, что вы подписали контракт всего на две недели, а не на месяц. Недостатка в зрителях не будет.