Цирк Умберто

— Начал, да вот пришлось бросить, — ответил за Вашека Карас, — немного читать и писать он умеет…

— Бросать учение никак нельзя, — горячо заговорил Буреш. — В труде и знаниях наше спасение. У меня есть несколько хороших книжек, мы в них с тобой как-нибудь заглянем — верно, Вашек?

— Гм, ладно, — без особого воодушевления отозвался мальчуган, — когда время будет. Папа, кушать хочется…

— А ты вычистил Мери?

— Я же прямо из конюшни…

— Вот тебе пока хлеб, — произнес Малина; он стоял наверху, надо всеми, и резал буханку, выданную на шестерых обитателей «восьмерки». Гуляш из бачка распространял такой аромат, что у Караса слюнки потекли. Вскоре вернулся Восатка, и Керголец наполнил до краев тарелки отцу и сыну.

— Ух, и вкусно! — причмокнул Вашек.

— Настоящий венгерский, — заметил Буреш.

— Да, чтобы не забыть, — раздался сверху голос Малины, — старый-то Занфретто воспротивился пастору. Тогда гельвет влез в оркестр, вопия: «Сие не цирк, а содом!» — это вместо-то парада! Семейство Занфретто чуть не вздрючило святого отца, но тот послал за префектом и полицией; пришлось старику за буйство сложить шапито и уехать, а Кештени Имре заграбастали. Сперва всыпали по первое число, а после решили выслать из Франции обратно в Швейцарию. У пастора была коляска, и он тут же предложил жандармам свои услуги; те с радостью воспользовались оказией, и пастор покатил в Женеву вместе с Кештени и блюстителями. Парень понял, что на сей раз ему не выпутаться. Гельветы в Женеве упрятали его в кутузку. Пастор околачивался там каждый божий день, пристал как банный лист, грозил карами земными и небесными и до того извел мадьяра, что в конце концов тот плюнул и женился на его дочке. Месяца через два он наведался к нам с женой — проездом в Венгрию; пастор купил им домишко в Кечкемете.

— И стали они жить, поживать да добра наживать, — заключил Буреш на сказочный лад.

— Очень даже может быть, — с серьезным видом кивнул Малина.

— Карамба, синьоры, — вступил в беседу Восатка, — это что же получается! Венгерский гуляш да венгерский типаж — не знаешь, в чем больше перцу. Я за то, чтобы навернуть еще по тарелочке гуляша без словесов. И чтобы кронпринц сбегал за пивом. Для такого юного идеалиста, как я, или вот как главный инспектор по женской части, господин Шарль де Керголец, столь нравоучительные речи — слишком жесткий кусок. Нужно его малость размочить. А кроме того, сегодня мы принимаем новых почетных членов в наше Королевское общество тайных наук и искусств.

— Вашек, сбегай за пивом! — велел сыну Карас. — Надо отблагодарить за то, что нас приняли в артель.

— Брависсимо! — вскричал Восатка. — Узнаю мастера лопатки и молотка!

— Вот кувшин, Венцеслав Антонович, — в тон ему произнес Буреш, — а первосортную влагу вы сможете найти в пивной «Под якорем», как раз напротив цирка.

— И проследите, дофин, чтобы этот неряха трактирщик не осквернил кувшин водой, — наставлял Восатка.

Был теплый вечер ранней приморской весны. С Репербан доносилась неразбериха звуков — гул толпы, выкрики зазывал, визг шарманок, верещание гармоники; звенели колокольчики балаганов, ревели фанфары, возвещая о начале парада. Пятеро мужчин и мальчик сидели на лесенке фургона и подле нее, прислушиваясь к шумной симфонии никогда не затихающей ярмарки и веселья, доставлявших им средства к существованию. Мимо проходили мужчины и женщины — члены того же бродячего братства, по временам раздавались песенка или окрик матери и детский плач, густеющую тьму прорезали желтые полосы света из окон. Их мир, их своеобразный мир на колесах, готовился ко сну, к последней ночи в Гамбурге. Завтра вечером повозка за повозкой тронутся в путь, и с той минуты для них начнется весна.

Вдоволь наговорившись, собеседники один за другим исчезли в фургоне и забрались на нары. В раскрытые окна, подобно некоему гимну, слабо доносился гул с Репербан. Кое-кто уже засыпал, когда в темноте раздался голос Малины:

— Ясное дело — живут и добро наживают, как же иначе. Да только не в Кечкемете. Теперь я припоминаю: мы встретили их лет через десять после женитьбы, где-то в Польше, у них было шапито человек на сто, и работали они на ярмарке любо-дорого посмотреть! Кештени Имре ездил на двух лошадях, трое шпингалетов кувыркались, а она, эта гельветка, прыгала сквозь обручи.

— А я-то весь этот роскошный вечер дрожал от страха, боялся, как бы гельветская вера не оказалась сильнее цирка, — изрек сержант Восатка. — Теперь можно и на боковую.

Карас не удержался, прыснул и стукнулся головой о койку Кергольца.

— Новичок ударил в тамтам, — прокомментировал Восатка. — Не поддавайтесь на провокацию, монсеньоры! Всхрапнем по-королевски!

VIII