Цирк Умберто

— Машаллах! — воскликнул Ромео. — Самый лучший учитель не даст ребенку столько, сколько дает хорошая закваска. Вот смотрите.

Ромео разбежался, сделав не более трех шагов, и перевернулся в воздухе.

— Ессо! Что это было? Господин Керголец скажет — сальто. Но Ахмед Ромео во время сальто сделал еще и пируэт. Это «прыжок щуки», синьор, а не сальто. И обратите внимание: я оттолкнулся от земли, а не от этой вашей доски. И опускался плавно, мягко, будто меня ставили на землю семь джиннов. Как долго я этому учился? Шестнадцать лет, синьор, esercizio di sedici аnnі in totale[84] прежде чем добился плавного приземления. И я должен ежедневно тренироваться, un anno fa, una settimana fa[85], oggi, domani e posdomani — сегодня, завтра, послезавтра, — кто учит меня этому? Нет, синьор, учитель только подготавливает ребенка, делает подвижным его тело, развивает его мускулы, закаляет сердце, объясняет, как этого добиться; все же остальное — дело ученика. Совершенно верно — Ахмед Ромео даст Вашку только закваску, но это будет закваска наилучшей школы, синьор.

В одном все артисты оказались правы: боль Вашек и в самом деле ощущал только первые дни. Временами мальчику казалось, что он не выдержит, и его приглушенное «черт!» по сто раз на дню вырывалось сквозь стиснутые зубы. Но однажды боль в теле вдруг отпустила, все пришло в норму, мускулы и связки приспособились, и утомляться Вашек стал не больше, чем во время любой требующей физического напряжения игры. Это говорило о том, что Ромео разработал его тело равномерно и тщательно. Впрочем, Вашек не задумывался над этим. Он почувствовал себя вдруг как бы рожденным заново и сам постоянно повторял свои трюки. Теперь он мог не шелохнувшись держать стойку, даже когда Ахмед поднимал его высоко над головой. От стойки и мостика он перешел к переворотам — назад на руки и снова на ноги; на цирковом жаргоне это называется флик-фляк. Затем стал разучивать обезьяний прыжок — заднее сальто вбок с приземлением на одну ногу; его брали на лонжу, чтобы он не ушибся, а главное — для храбрости. Впрочем, падать ему теперь было не больно: он научился напрягать мускулы спины и ног и падал словно на тугие подушки. Окрепли и его пальцы; он мог, выпрямившись, упасть на голую землю — растопыренные перед грудью пальцы мягко пружинили при падении.

Как только боль прошла, Вашек воспрянул духом. Ему снова не сиделось на месте, снова носился он по конюшне и зверинцу, боясь хоть что-нибудь упустить, снова стал частым гостем у Ганса, под руководством которого продолжал обучаться верховой езде. Дело и здесь вдруг пошло на лад. Вашек теперь взлетал в седло с легкостью, на какую раньше был неспособен, да и сами занятия не утомляли мальчика, хотя Ганс муштровал его, руководствуясь старыми, довольно-таки жесткими правилами. Больше всего ему нравилось, когда конюх разгонял Мери на корде до карьера, кидал ему мяч и велел подбрасывать и ловить его не глядя на лошадь. Занимательная игра оказалась прекрасной тренировкой для Вашека, приучавшей свободно держаться в седле. Благодаря Ахмеду Вашек научился контролировать себя, следить за движениями ног, рук, корпуса, головы, подмечать, как влияют они на равновесие. Это вошло у него в привычку, и когда Ганс сказал ему, что хороший наездник держит руки в одном положении над седлом, а не болтает ими как попало, — внушения этого оказалось достаточно, чтобы Вашек сразу же совладал с непокорными руками.

Однажды, когда он соскочил с лошади и расседлал ее, его подозвал Ганс. Вашек подошел и едва не задохнулся от восторга: Ганс протянул ему большой кнут, каким пользуются дрессировщики.

— На, Вашку, ты должен научиться обращаться с шамберьером. Ступай на улицу и попробуй пока без лошади.

Вашек чуть не прыгал от радости: шамберьер, настоящий шамберьер, огромный, совсем как у директора или у господина Перейры! Длинный-предлинный, гораздо выше самого Вашека, с красивым изгибом наверху, с белым узким ремнем, который дрожал и извивался, подобно серебристой змее. С торжественным и взволнованным лицом Вашек помчался за повозки, чтобы никто не видел его поединка с шамберьером: тот оказался гораздо тяжелее, чем он предполагал, и Вашек чувствовал, что не так-то легко будет справиться с ним. Так оно и есть! До чего же коварная штука: щелкнешь и — хлоп! — откуда ни возьмись прилетит ремень и вытянет тебя по спине или по голове. И, чтобы как следует щелкнуть, нужна, черт возьми, силенка! Первые дни Вашек не столько щелкал шамберьером, сколько укрощал его. Как-то раз его застал за этим занятием хромой Гарвей.

— Хэлло, Вашку, у тебя великолепный шамберьер, кто тебе дал его?

— Ганс, господин Гарвей.

— И тебе придется работать с ним?

— Да, господин Гарвей.

— Ганс — старый дурак, если думает, что ты можешь держать такое whiphandle[86]. Пойдем со мной, Вашку, я подберу тебе что-нибудь получше.

Гарвей направился к одной из своих повозок-кладовых, с минуту порылся там, затем вылез и вручил Вашеку старый, ободранный шамберьер, более легкий и не такой длинный.