Циркачка

Сразу же после представления мы уже топтались у выхода. Она заметила нас и долго бесцеремонно оглядывала каждого с ног до головы. Словно выбирала товар. А я с удовольствием отметил про себя, что она совсем некрасива. И издалека выглядит гораздо привлекательней. Лохматые рыжие волосы. И на носу – куча веснушек. И зубы ее не были пухлыми и алыми. И профиль не отличался античным совершенством. И щеки не горели румянцем. И глаза – совсем невыразительные и совсем не большие. И их цвет… Их цвет был какой-то странный. Я впервые столкнулся с таким цветом глаз. Настолько светло-коричневый, ну прямо до желтизны. Цвет янтарных камешков, которые я когда-то в детстве так любил собирать у моря. Я поразился, как мог Влад обратить на нее внимание. Влад – красавец и эстет по натуре. Любитель грудастых и длинноногих девиц с совершенными формами.

Чистюля и аккуратист. А эта циркачка отличалась даже некоторой небрежностью в одежде. В стоптанных сандалиях и не глаженой майке. Она даже походила на мальчишку. Хотя в глубине душа я не мог не отметить, что в ней было что-то от маленького кудрявого ангелочка. Невинного и наивного. Хотя о ее наивности и невинности можно было еще долго спорить.

– Меня зовут Капитолина. Можно просто – Капа, – и она протянула руку. Ее имя меня убило окончательно.

– К-к-как? – почему-то заикаясь переспросил Гришка.

– Капитолина. Капа. Вас что-то удивляет?

Честно говоря, меня удивляло все.

– А это – Гришка. Он – архитектор, – представил нашего друга Влад.

– Будущий, – покраснел до корней волос Гришка. И от неловкости достал какую-то мятую и растаявшую конфету. И протянул Капе. – Хочешь?

– С удовольствием, – она зашелестела фольгой. И тут же ее проглотила. Не удосужившись вытереть шоколад у уголков губ. А я про себя отметил, что у нее к тому же неровный и искусанные ногти. Истеричка, неврастеничка. Сделал я вывод.

– А это… Это Николай… Никколо. Можешь звать его Паганини.

– Он – будущий музыкант, – продолжила за Влада Капа. Хитро сощурив янтарные глазки.

– Ты случайно по совместительству не телепатка? – съязвил я.

– Увы, – она развела маленькими ладошками. – Просто нужно быть круглой дурой, чтобы не догадаться.

Влад рассмеялась.

– Ну, да для музыканта главное – длинные волосы.

– Длинные пальцы, – нахмурился я.

Капа вздохнула.

– А я, если честно, обожаю лысых. Ну зачем мужику длинные волосы? Если они уже есть у женщин. Жаль, что среди вас нет лысых.

Среди нас, действительно, не было лысых. И мы пожалуй об этом нисколечко не жалели.

– А в ней что-то есть, – неожиданно выдавил Гришка, когда Капа скрылась за углом дома.

От Гришки я такого не ожидал. И покрутил пальцем у виска.

– По-моему, она – круглая дура.

– Ты ни черта не понимаешь в женщинах, – хлопнул меня Влад по плечу. – Но поверь, Паганини, не научившись разбираться в женщинах, ты никогда не разберешься в музыке. Потому что и то и другое – прекрасно.

Сам же Влад, по-моему, не разбирался ни в том, ни в другом. Просто и то, и другое несли ему удовольствие. А от удовольствия отказаться было выше его сил.

Не знаю, как это случилось. И почему. Но на следующее же утро я уже сидел в кресле. Над подбородком, подвязанным белой простынёй, и над моими длинными густыми волосами колдовал парикмахер. А колдовать было вовсе несложно.

– Вы уверены, молодой человек, что нужно уничтожить всю вашу красоту?

Я молча кивнул.

– Жаль, жаль, – протянул он. – У вас такой великолепный густой волос, – со знанием дела сказал он.

Я кивнул в знак согласия.

– Мне тоже нравится.

– Вот видите, – с надеждой воскликнул он, – вовсе необязательно…

– Это дело принципа, – уже решительно перебил я его.

Он печально вздохнул. И включил машинку.

В консерватории мой вид шокировал абсолютно всех. Здесь можно было смириться с чем угодно. Но только не с лысым музыкантом. Тем более подающим надежды.

Но я с гордостью открыл крышку рояля, и по привычке встряхнул абсолютно лысой головой. И обернулся, голубые глаза учителя внимательно и хитро наблюдали за мной.

– Учитель… И все же я рискну, учитель. Это первое сочинение в моей жизни. И только вам я его покажу.

Я опустил руки на клавиши. Это был маленький этюд, который я сочинил этой ночью. Он был сыгран мною на одном дыхании. И был построен на одном дыхании страха. Страха высоты. От пиано – к форте. От бимоля – к диезу.

Я сидел, низко опустив свою лысую голову. И со страхом ждал приговора.

– Это был страх – тихо проговорил учитель, не отрывая от меня своих витражных глаз.

– Учитель? – благодарно выкрикнул я. У меня перехватило дыхание. Земля уходила из под ног. Моя стриженая голова кружилась от счастья. Страх мгновенно пропал. Мой первый этюд удался. Сегодня я – победитель.

– Учитель! – благодарно выкрикнул я. И заметил, как он помолодел. То ли от широкой улыбки, озарившей его лицо. То ли от солнечного света, падающего на его лицо.

– Я не знаю, какой это страх, – сказал он, – то ли страх первой любви. То ли страх ненависти. То ли страх жизни…

– Страх высоты, учитель.