Цитадель

Она стояла в другом углу крыши, наблюдая за ним. Голос был все тот же — резкий, мужской, но, обернувшись, Дэнни поразился переменам, происшедшим в самой баронессе: она сбросила лет тридцать, если не больше, груди ее налились, платье на них натянулось, и длинные белые руки снова оголились. Дэнни понял, что он ждал этого момента, желал снова увидеть ее такой. Знал, что увидит.

С каждым его шагом она молодела, и когда он подошел к ней вплотную, золото ее волос уже струилось вдоль длинной белой шеи. Дэнни взял ее за руку и ощутил под тонкой, нежной, мягкой кожей узкую кость запястья.

Прижимая к себе, он уложил ее на плоские гладкие камни, отполированные ногами тех, кто ходил по ним век за веком. Вкус ее поцелуя был как вкус ее вина, и он приник к ее губам и стал пить самозабвенно, торопясь испить всю сладость до дна.

Глава седьмая

Мне снится пожар в башне, и я не могу выбраться наружу. Когда я приоткрываю веки, прямо в глаза бьет свет фонаря. Он так близко, что от маленькой лампочки делается горячо. Фонарь слепит, и я не вижу, кто его держит, но слышу голос и вспоминаю, где я. Значит, это Дэвис.

Я тебя вычислил, друг, говорит он мне. Да, теперь уже точно: я тебя вычислил.

Про «вычислил» я слышал от него и раньше, это даже записано у меня в тетрадке.

Ты вычислил меня в первый же день, отвечаю я.

Дэвис отводит фонарь чуть дальше, но по-прежнему светит мне в глаза. Смотрит так, будто у меня что-то спрятано под кожей, а он не может разобрать, что там такое.

Нет, в первый день — нет, говорит он. Даже вчера еще нет. А вот теперь да. И говорю тебе прямо: все! Хватит прикидываться отмороженным.

Не понимаю, о чем он, но с Дэвисом это нормально, я привык. Спрашиваю: Что произошло со вчерашнего дня?

Он наклоняется, слепящий луч наконец отпрыгивает в сторону, но перед глазами у меня еще долго висит зеленое расплывчатое пятно. Я заглядываю вниз и вижу его сгорбленную спину: он сидит на полу и, приподняв клетчатую скатерть, что-то выуживает из-под своей койки. Он встает, держа в руке стопку отпечатанных листов, но они выскальзывают и веером разлетаются по полу. Я рывком приподнимаюсь и засовываю руку под матрас — проверить, на месте ли моя рукопись. Вот это было напрасно. Дэвис тут же отбрасывает фонарь и зажимает мою шею в захват.

Мне все же удается прохрипеть: Это мои?

Наверно, раз имя на них твое. Он ослабляет захват. Такие захваты у Дэвиса — просто рефлекс, автоматическая реакция на любое резкое движение. Как только я обретаю способность двигаться, снова засовываю руку под матрас в изголовье. Рукописи нет. На душе муторно, но я не подаю вида.

Решил почитать? — спрашиваю я.

Только не надо изображать такое удивление. Пока ты тут дрыхнешь ночами, я иногда читаю целые книжки. Потому что я не привык тратить время зря. Но оказывается — и поверь, брат, вот это для меня полная неожиданность, — ты тоже его не тратишь.

Ты сказал — брат?

Он отпускает мою шею, и я наконец могу свободно вздохнуть. От потных рук Дэвиса волосы у меня на затылке слиплись.

Это дерьмо не я придумал, говорю я ему — потому что, во-первых, не хочу показывать Дэвису, что эти листки для меня что-то значат; и во-вторых, меня уже достал этот его странный взгляд. Хорошо бы он направил его на кого-нибудь другого.

Поздно открещиваться, заявляет он. Каждый должен нести ответственность за свои поступки!

Но Дэвис есть Дэвис, он не может сказать слово «ответственность» нормальным человеческим голосом, ему обязательно надо проорать: ответ-ствен-ность!

Да заткнитесь вы там, уроды! Это наш сосед Луис из-за стены.

Еще раз говорю, я этого не придумывал, вполголоса повторяю я.

Дэвис фыркает: Так это понятно, что не придумывал.

Моя рукопись разлетелась по всему полу, а компьютерного времени на этой неделе больше не будет. Если пропадет хоть одна страница, завтра я не смогу отдать Холли свой новый кусок. Это началось после той потасовки: на следующем занятии Алан Бирд читал что-то страшно длинное про климатические катаклизмы — и все, на том занятие и кончилось. А перед тем как уйти, Холли задержалась у моего стола и сказала: Рей.

Она не смотрела на меня — после того дня она опять на меня не смотрит, но теперь все стало по-другому. Мы как бы договорились не смотреть, потому что когда теперь наши глаза встречаются, в этом есть что-то слишком личное. И я не хочу, чтобы это личное происходило при всех. Хочу, чтобы мы были с ней наедине. А это в нашем случае исключено. Даже в перерыве, когда все обступают Холли, чтобы получить свою дозу внимания, я выхожу в коридор.

В общем, она смотрела на мои листы, а не на меня.

Давайте сюда, сказала она.