ЦИТАДЕЛЬ

Именно потому Юкитомо забрал Ёсихико, учившегося в начальной школе, из родительского дома в усадьбу — дескать, ему одиноко, когда Такао живёт в своём общежитии. Томо становилось жутко при мысли, что когда-нибудь из-за этого малыша в их семействе грянет скандал с наследством, и в этом плане скорбное обстоятельство преждевременной смерти Мии было лишь в интересах Такао.

Юкитомо жил, как хотел, и делал то, что хотел. Наверное, он мог бы вернуть из-за горизонта уходящее солнце… Однако вырвать Мию из лап смерти было не в его силах. Он менял докторов и больницы, передавая Мию из одних рук в другие, бился изо всех сил, но всё было тщетно. Иногда Томо приходила в голову мысль, что такой ужасный конец ниспослан Мие самими Небесами.

Хотя Мия, чувствуя себя в безопасности под крылом обожавшего её Юкитомо, частенько выказывала пренебрежение к Томо, Томо не могла торжествовать, видя, как умирает, корчась в агонии, человеческое существо. Подобная жестокость была противна её натуре. Чем ближе подходила Мия к последней черте, тем больше сострадания испытывала Томо к её невежеству, и частенько сидела, обняв Мию, как будто то была её родная дочь. Возможно именно потому Мия, которая ослабела и стала худенькой, почти бесплотной, судорожно сжимала руку Томо и шептала:

— Простите меня, матушка… Я доставляю вам столько хлопот…

В её словах Томо слышала невысказанную мольбу о прощении — за все страдания, что причинила ей Мия. Просто Мия не умела выразить это иначе. И всякий раз Томо низко склоняла голову — в знак прощения.

Неужели судьбе угодно, чтобы Рурико сыграла такую же роль и соблазнила Такао? Томо прогнала прочь эту нелепую мысль, однако крик, что она услышала на подъезде к усадьбе, волна чёрных волос, накрывшая грудь Такао, — всё это вселило в Томо предчувствие страшной беды. В жилах Такао течёт кровь Юкитомо. Рурико — дочь Мин. Чем обернётся бесстыдство и страсть переходить недозволенные границы, присущие мужчинам дома Сиракава, и развратная чувственность Рурико, унаследованная от Мии?

— Рурико, ты заходила в комнату Такао? На днях? — как бы невзначай поинтересовалась Томо за ужином. В тот вечер в гостиной собрались Юкитомо, Такао, Рурико, Ёсихико и Суга.

— Да. Я очень испугалась. — Рурико метнула взгляд на Такао поверх чашки с рисом, которую держала в руке.

— Чего же ты испугалась? — спросил Юкитомо, сидевший во главе стола.

— Чёрных бабочек… Они преследовали меня! Их было две! Две бабочки!

— О-о… Чёрные бабочки?.. — Суга, большая любительница страшных историй, сдвинула брови и распахнула глаза. — Преследовали… В каком смысле — преследовали?

— Ну-у… сначала они летали за мной на лужайке, у искусственной горки. Я всё пыталась их отогнать, но они не отставали. Потом я увидела на втором этаже братца и поднялась к нему… А эти бабочки прилетели за мной прямо туда!

— Во флигель? Так далеко?

— Вы бы слышали, как она закричала! У меня просто мурашки по спине побежали… — прокомментировал Такао.

— Но мне действительно было страшно! Братец попытался сбить их веером, и тогда они бросились мне прямо в лицо!

— Может, ты их приворожила? Рурико-сан чересчур красивая… — совершенно серьёзно заметила Суга, подкладывая Юкитомо в чашку новую порцию риса.

— Да нет… Думаю, это были вестники смерти. Знак, что мамочка умирает… Правда, я сразу же позвонила в больницу, но мне сказали, что всё по-прежнему. — Рурико бросила многозначительный взгляд на окружающих.

Юная девушка, обожающая загадки… В её глазах был только восторг — и ни тени вины, так что Томо, пристально наблюдавшая за выражением Рурико, почувствовала с облегчением, как её постепенно покидает чудовищный страх.

В свете электрической лампочки, подвешенной под белым потолком больничного коридора, плясали огромные мотыльки, трепеща жёлтыми крылышками. Несколько бабочек, устав от бесконечного танца, неподвижно застыли на стеклянной двери, так и не сложив крылья. Ветерок совсем стих, и в жаркой ночной духоте середины лета едкий запах карболки ощущался ещё острее. Юкитомо, в дымчатых очках и лёгком летнем хаори поверх кимоно, стремительно шёл по больничному коридору, стараясь держать прямо горбящуюся спину. В левом бедре сверлила острая боль ущемлённого нерва, однако ещё острей и мучительней была боль в душе. Для Сиракавы была непереносима мысль, что он теряет Мию. Ноги отказывались нести его к её смертному одру.