Цитадель души моей

— Как то есть? — недоумённо поднял брови милит, и даже Авл, до того бессмысленным столбом посреди гостиной торчавший, вдруг вспомнил, что у него язык есть:

— А нам соседи сказали, что это старой Марты дом…

— У каковой Марты я его уже второй год снимаю, — кивнул я, перебирая содержимое сундука и выкладывая из него нужные мне предметы. Длинная, тонкая, но прочная цепь с шипастыми звеньями у концов. Ножи нескольких видов — не боевые, чисто утилитарные — короткий и широкий засечный, острый и узкий «шкуродер» с крюком на спинке, жомный со специальным лезвием для изготовления петель и ловушек. Мешочки с травами и порошками: сушеные плоды белладонны и чёрной белены, побеги паслёна, кора волчьего лыка. Горчичный порошок (подвыдохшийся, но пока сойдет) — для сбивания нюха у идущих по следу бестий. Олений мускус, кориандр и полынь — наоборот, для создания «пахучих следов». Ну и прочее в том же духе. У милитов только глаза всё больше округлялись, пока я вытаскивал из сундука и тут же рассовывал по карманам и пазухам свое снаряжение.

— А как же… убитый? — спросил вдруг Авл, сглотнув, — он тут как?..

— Товарищ это мой был, — сказал я, закрывая сундук и задвигая его обратно под стол. Встал, обернулся к милитам.

— Товарищ, — милиты переглянулись, — так он выходит, тоже егерь… был?

Я усмехнулся невесело.

— Вот так вот. Тебя как зовут?

— Что? — Пожилой милит слегка отстранился, огляделся вокруг, словно подыскивая кого-то, к кому мог бы быть обращен мой вопрос, потом пожал плечами.

— Секст Апулей… но не из тех Апулеев, что в Роме трибунами, а из…

— Хорошо, — перебил я его. — Секст Апулей не из тех Апулеев. Я сейчас должен идти — отправляюсь на чистку, и, с неделю, меня не будет в городе. Если у квестора возникнут вопросы — пусть дождется моего возвращения или задаёт их капитану.

— Но…

— А тебя, Секст Апулей, — не слушая возражений, продолжил я, — я бы хотел попросить проследить за тем, чтобы из дома ничего не пропало.

Я заглянул ему в лицо и принялся давить милита взглядом до тех пор, пока он, смущенный и вспотевший, не отвел глаза в сторону.

— Дорогих вещей здесь нет, — сказал я мягко, — хотя много вещей редких, и в нашем ремесле очень нужных. Я чрезвычайно огорчусь, если вернувшись, не найду какой-нибудь недорогой, но редкой и важной безделушки. Ты меня понимаешь?

Дождался неохотного ответного кивка и молча вышел на улицу. И так уже подзадержался.

Капитан, против моего ожидания, новостью особо не удивился. Либо вида не подал. Хмурясь, выслушал внимательно. Посмотрел в сторону, подумал о чём-то.

— Знал кто-нибудь, что Клюв у тебя ночует? — спросил. Тоном безразличным, но меня однако же, морозцем продрало не хуже чем тогда, перед дверью. И ответил я, еще и сам не успев сообразить, почему именно так отвечаю:

— Секрета не делали. Клюв сразу, как узнал, что я на гиттонов иду, попросился у меня пожить. Кто-то наверняка слышал, да и Клюв тот еще болтун… был.

Кивнул капитан медленно, о чём-то своём думая, а я только сейчас и сообразил, почему соврал. Явно капитан о моем госте больше моего знает. И вопрос он задал вовсе не затем, чтобы убийцу вычислить, а затем, чтобы узнать — за чьей жизнью он приходил. А тут и следующий вопрос напрашивается — зачем этой твари жизнь конкретного егеря? Или, спросим по-другому: чем этот конкретный егерь должен от других отличаться, что к нему эдакие гости по ночам заходят? И если предположить, что капитану ответ на этот вопрос известен…

— Значит, Клюв… — сказал Дерек задумчиво, — жаль…

— Что — жаль? — быстро спросил я.

Царапнул капитан меня взглядом, усмехнулся холодно.

— Жаль, что умер, конечно же. Ладно, иди. Твои там тебя заждались уже.

— Понял, — сказал я и вышел из штабной палатки. А что еще делать? Не пытать же его, в самом деле.

VI. Ad bestias! [12]

Гиттоны, пожалуй, самые странные бестии из всех, с которыми мне случалось иметь дело. Начать с того, что знаем мы про них очень мало, хотя они живут с нами бок о бок вместе с урсами и вергами с самого начала Смутного Века. Но на вержьем и на урса я вполне неплохо разговариваю, сотню-другую слов и выражений на чекалочьем знаю, и могу при надобности с пардусом, с люперном или мелесом объясниться. Даже вольповский немного помню. А вот на гиттоньем — ни слова. И ладно я, я как-то нечасто с этими бестиями дело имел — взять остальных моих бойцов, которые уже не один десяток гнёзд вычистили — так у них то же самое! А почему? А всё потому, что менее склонной к общению твари, чем гиттон — еще поискать надо. И главное, не разговоришь их никак.