Цитадель Гипонерос

Муффию потребовалось несколько секунд, чтобы признать новоприбывшего — главного садовника епископского дворца, уроженца сиракузского спутника Осгор, работавшего на Церковь добрых сорок стандартных лет. Грубые черты, румяное лицо без пудры, внушительное телосложение и мощные руки садовника плохо вязались с роскошными шелковыми туфлями, розовато-лиловым облеганом и накидкой из живой ткани.

— Кабы я нарушил свое обещание, Барофиль Двадцать Четвертый из ада бы вернулся и меня расчехвостил! — зарокотал он. — Я вот уже три года как еженощно дежурю в библиотеке, чтоб вас прикрывать, и надо же было именно сегодня мне прикорнуть! Хорошо хоть, волновой детектор меня разбудил! Я Мальтус Хактар, с Осгора.

— Разбудил волновой детектор? — пробормотал муффий, не в силах собраться с мыслями.

Шеф-садовник вытащил из кармана накидки маленькое устройство, на котором слабо помаргивали крошечные никтроновые лампочки.

— Маленькое сокровище, подарок Двадцать Четвертого! Запрограммирован пропускать без внимания только двух человек, то есть вас и меня, Ваше Святейшество, в радиусе пяти километров. Он сработал, как только обнаружил появление этого безъяицего, и привел меня сюда. Он так разжужжался, что у него практически сели батареи…

— Ну, сын мой, без твоего вмешательства… — дрожащим голосом начал муффий.

— Надо передавить всех этих кастратов как скорпионов! — перебил его Мальтус Хактар.

Он сердито ткнул пальцем в сторону трупа Жавео Мутева, между плеч которого волна высокой плотности выбила воронку пятнадцати с лишним сантиметров в диаметре.

— С той разницей, простите уж за прямоту, что у этих проклятых викариев жала-то больше и нет…

Глава 3

Окована стужей подружка, взгляну — и меня леденит,

Опоен я смехом подружки, звенит он в ушах и звенит.

Сияют глаза у подружки, да веками скрыты они,

Мерцают на челке подружки таинственных солнц огни.

Лежит недвижима подружка, как будто нежива она,

Глядит на меня оттуда подружка, где страшная белизна.

Ее побледневшие губы не вымолвят слова, о нет,

Но через пространство и время я слышу подружки привет.

…

«Песня отлучившегося», принадлежит неизвестному c Ут-Гена, переведена Мессаудином Джу-Пьетом, сиракузским поэтом первого периода постанговской империи.

С лазурного неба вовсю сияло солнце, только на сердце у Жека Ат-Скина, сидящего на берегу ручья, в котором они купались с Йеллью, было пасмурно.

У мальчика начинал пробиваться пушок на щеках, на ногах и внизу живота, у него ломался голос, но время шло, а им все сильнее завладевали мысли об Йелли. В посвисте ветра ему слышался ее ироничный смех, в листве ему виделось золотое пламя ее волос, он купался в серо-голубых озерах ее глаз, он различал ее силуэт в мареве жары, он касался ее золотистой теплой кожи, а не залитых солнцем скал. Пейзажи, цвета, запахи Матери-Земли были пронизаны Йеллью; любой уголок мира, в котором она жила, умудрялся навевать память о ней. Конечно, девочкой она была необычной: не лезла за словом в карман, а слова, что слетали с ее губ, остро ранили словно стрелы, но чем дольше он пытался выискивать в ней недостатки, тем больше обнаруживалось достоинств. Махди Шари сказал, что в Венисии ее маленькое замороженное тельце выставляли вместе с телами Найи Фикит, Сан-Франциско и Феникс на публичное обозрение во дворце, и что потом всех четверых передали муффию церкви Крейца и разместили в потаенной комнате епископского дворца.

У встревожившегося маленького анжорца словно встал ком в горле.

— Что он хочет сделать? — потребовал он. — Сжечь их?

— Не думаю, — отвечал Шари. — Сенешаль Гаркот отказался передавать муффию их криокоды, а пока их не оживят, церковь Крейца не может затеять над ними суд.

— Почему? Легче же приговаривать людей, когда они не могут защищаться. Крейциане не стеснялись, когда затопили газом Террариум с карантинцами.

— Церковь любит устраивать показательные представления и театральные мучения, а из смерти замороженного еретика не вышло бы ни того, ни другого.

— Почему бы нам не пойти и не вызволить их? — спросил Жек после паузы.