Цитадель Гипонерос

Он вернулся к юной женщине, присел у ее головы. Его насторожили остановившиеся глаза и отсутствие в них выражения. Он приложил ухо к ее груди и еле расслышал слабое биение сердца. И тогда Фрасист от всего отрешился, и его залил изнутри слепящий свет, в жилах словно потекла расплавленная лава. Этот жар походил не на солнечное тепло, но на энергию бесконечной мощи, на силу, пришедшую из другого пространства, из другого времени и действующую через него. Указательным пальцем он начертил на теле незнакомки исцеляющие графемы, начав с головы и закончив низом живота. Фрасист не тратил времени на колебания, он внезапно откуда-то знал, что каждый символ соответствует определенной точке тела: черепу, лбу, горлу, сердцу, печени, селезенке… Он укреплял иммунную защиту хрупкого создания, упавшего на Землю подобно раненому ангелу, больную почву он засевал семенами жизни.

Завершив свое дело, Фрасист стянул штаны, с помощью острого камня разодрал их и сделал примитивное покрывало, которым обернул живот и грудь юной женщины. Он дежурил возле нее несколько часов, пока пламенеющее солнце не скрылось за верхним краем разлома. Фрасист несколько раз обновлял графемы исцеления, а вечером его охватило непреодолимое желание искупаться в реке. Прохладная вода взбодрила его, ведь он не погружался в ее текучую стихию с дуптинатского детства. Он энергично обтерся сухими листьями и сел у стены, скрестив руки на груди, чтобы побороть пронизывающий озноб, вызванный наступающей ночью. Он понаблюдал, как поднимается Луна — красивая и полная, словно беременная женщина, — в последний раз убедился, что его подопечная мирно спит, и в конце концов провалился в полный кошмаров сон.

Его разбудил возглас.

Посланцы дня уже рассыпались по небесной равнине, оставляя на своем пути бледно-розовые следы.

Юная женщина, совершенно раздетая, зашла в реку по середину бедер. По тому, как она двигалась в воде, было ясно — она столкнулась с новой для себя стихией. Фрасист встал, размял онемевшие от усталости и холода мускулы и направился к берегу. Она почувствовала его присутствие, повернулась и поглядела на него со смесью радости, любопытства и опаски. В свете зари он ее нашел удивительно красивой. Она вылезла из воды, подошла к нему и сделала неожиданный жест: подняла руку и погладила его по волосам. Он подумал: а говорит ли она на межпланетном нафле?

— Я — Фрасист Богх…

— Вы житель Земли? — спросила она.

Ее язык, наполненный смещениями тонических ударений, был ближе к доисторическому космику, чем к современному нафлю, но они понимали друг друга, и это было главным.

— Земли? Вы, наверное, имеете в виду эту планету, Мать-Землю? Мой родной мир — Маркинат, но пришел я с Сиракузы…

Она перестала гладить его по шевелюре и пытливо оглядела.

— А вы? — продолжил он. — Откуда вы?

Она взмахом руки указала на небо:

— С «Эль-Гуазера», ракетного каравана. Все наши умерли…

На ум Фрасисту пришли слова махди Шари в подвалах епископского дворца: «К двум жерзалемянам, к муффию Церкви, к тебе и твоей дочери нужно добавить бывшего рыцаря-абсурата, существо из ракетного каравана…»

— Ты двенадцатая… — прошептал он скорее сам себе, чем своей собеседнице.

Глаза молодой женщины загорелись.

— Если верить Маа и провидицам, я избранная, и вхожу в числе двенадцати несущих будущее человечеству! — воскликнула она.

Он взял ее за плечи и улыбнулся.

— Как тебя зовут?

— Гэ.

— Добро пожаловать на Мать-Землю, Гэ. Твое путешествие подошло к концу.

Между двумя купаниями в реке (теперь Гэ поняла, что скрывается за словами гимна возвращения, ей наконец открылась красота Земли) они отдыхали в тени большой скалы и рассказывали друг другу о своей жизни. Гэ удивилась, узнав, что Земля превратилась ныне в необитаемую планету.

В свою очередь, Фрасист рассматривал эпопею пассажиров «Эль-Гуазера» как недостающее доказательство того, что народы миров Центра и Окраин произошли с Земли. Он тоже запутался с пересчетом времен, и его огорченный вид вызвал у Гэ смех — первый смех ее за долгое время. Им было так много о чем поговорить, что они не замечали, как бегут часы, что они забыли о голоде (возможно, оттого, что обоим требовалось прежде всего насытиться сочувствием). К закату Гэ примирилась с мужчинами, а Фрасист — с женщинами. Оба начинали подумывать — а не сложатся ли у них чувственные отношения, — но остатки опасений или скромности удерживали их от действия, и они довольствовались тем, что ласкали друг друга взглядами и словами.

— Мне следует предупредить других о твоем прибытии. Придут Афикит или махди Шари, чтобы инициировать тебя антрой, и ты научишься путешествовать силой мысли.

— Нет смысла ждать! — сказал чей-то голос.

Они повернулись и увидели в ржаво-красном свете сумерек очертания человека. Фрасист сразу узнал махди Шари, хотя тот в подземных переходах епископского дворца был одет иначе.