Цицерон

Суд над Клодием состоялся в мае 61 года. Улики были столь тяжки, доказательства так очевидны, свидетели так уважаемы, что никто не сомневался, что он будет осужден. Многие считали, что обвиняемый до окончания суда удалится в изгнание. Однако исход суда всех поразил — Клодия оправдали! Люди, находившиеся на чужбине, засыпали Цицерона вопросами, спрашивая, что произошло. Предоставим слово нашему герою. «Ты спрашиваешь, почему его оправдали? Причина — бедность и подлость судей». Путем ловких махинаций удалось подобрать замечательный состав присяжных. «Никогда, даже для игры в кости, не собиралось еще такой сволочи… Все же туда попало несколько честных людей… Они сидели среди этой чуждой им компании унылые, расстроенные и глубоко страдали от соприкосновения с подлостью». Два дня шла закулисная игра. Привозили полные кошельки денег, и они рекой лились в пустые карманы судей. Мало того. «Даже ночи некоторых женщин — благие боги! Какой позор! — …служили приплатой кое-кому из судей (трудно сомневаться в том, какие женщины пожертвовали собой ради Клодия. — Т. Б.)». Судей было 56. Несмотря на все соблазны, 25 из них остались верны присяге. «Но для 31 судьи голод оказался важнее позора». Таким образом, Клодий был оправдан перевесом в шесть голосов.

Когда результаты были оглашены, присутствующие онемели от возмущения. Поднялся ропот. Надо сказать, что накануне «славные столпы юстиции» вдруг стали вопить, что боятся беспорядков и поэтому просят, чтобы назавтра после приговора им обеспечили охрану. И вот сейчас один из сенаторов сказал:

— Так вот почему вы требовали охраны! Вы боялись, что у вас отнимут деньги.

Сенаторы сидели понурив головы. Они были совершенно подавлены этим позорным судом. «И тут на меня нашло божественное вдохновение, — продолжает Цицерон, — и я сказал:

— Отцы сенаторы, не надо так падать духом от одного удара… Дважды был оправдан Лентул, дважды Катилина, это уже третий, кого судьи выпускают на государство… Поэтому, отцы-сенаторы, будьте бодрее».

Немедленно вскочил Клодий и набросился на Цицерона. Между ними произошла короткая словесная дуэль.

Клодий:

— Ты был в Байях!

Цицерон:

— Наверно, ты хотел сказать — в священном месте?

Клодий:

— Ты купил дом! (Намек на слишком дорогой для Цицерон палатинский дом. — Т. Б.)

Цицерон:

— Но не судей.

Клодий:

— Твоей клятве не поверили! (Имеется в виду показание Цицерона как свидетеля под присягой. — Т. Б.)

Цицерон:

— Мне поверили 25 судей, а 31 судья не поверил тебе ни в чем, потому что деньги потребовали вперед.

«Под громкие крики он умолк».

Но настроение самого Цицерона, несмотря на его бодрые слова, было далеко не радостным. Он пишет Аттику: «Ты спрашиваешь в заключение, каково положение государства и мое собственное. Знай, что если какой-нибудь бог над нами не сжалится, то погибла та стабильность, которая была достигнута, как ты полагал, моей предусмотрительностью, я же думаю — промыслом божьим… Все погибло из-за одного этого суда. Если только называть судом тридцать человек, самых скверных, самых дрянных из римлян, которые за деньги разрушают все законы божеские и человеческие. И вот Тальна, Плавт, Спонгий (имена присяжных. — Т. Б.) и другие такие же подонки объявляют, что никогда не было того, что известно не только всем людям, но даже скотине» (Аtt., I, 16).

Но кто же давал деньги всем этим продажным судьям? Сам Клодий? Ничуть не бывало. Деньги давал Красс. Это первый и главный спаситель Клодия. Второй человек, который протянул ему руку помощи, уже совсем неожиданный. То был сам оскорбленный муж Гай Юлий Цезарь. На суде он заявил, что знает точно, что Клодия в ту ночь не было у него дома. Когда же ему задали резонный вопрос: «Почему же ты в таком случае развелся со своей ни в чем не повинной женой?» — он отвечал фразой, ставшей крылатой:

— Даже тень подозрения не должна коснуться супруги Цезаря (Plut. Caes., 9—10).

Нам бы очень хотелось думать, что поведение Цезаря объясняется благородным стремлением оградить свою семейную жизнь от бесцеремонного вмешательства и пересудов или еще более благородным желанием спасти честь жены, даже изменившей. Увы! Появление на сцене Красса разрушает все эти иллюзии. Оно со всей очевидностью показывает, что дело было не семейным, а политическим. Значит, генеральный штаб революции решил, что Клодий им нужен.