Цицерон

Метелл велел секретарю огласить текст закона. Секретарь развернул свиток, но только он открыл рот, как Катон закричал: «Вето!» Это магическое слово в устах народного трибуна. Чуть только он его произнесет, все мгновенно должно остановиться. Секретарь замолк. Метелл взял у него текст и начал читать сам. Но Катон с быстротой и ловкостью выхватил у него из рук свиток. Метелл, знавший закон наизусть, начал говорить по памяти. Катон зажал ему рот рукой^{47}. И тогда Метелл и Цезарь дали знак гладиаторам и они бросились на Катона.

В этот момент мимо Форума проходил консул Мурена, тот самый, которого несколько месяцев назад привлекал к суду Катон. Мурена был горячим поклонником Катона. Он был опытный воин. Увидев, в какой смертельной опасности его обвинитель, он ринулся на помощь. Отталкивая гладиаторов и громко крича, что он консул, Мурена прорвался на площадь, ринулся в самую гущу битвы и выволок из свалки Катона, едва живого и оглушенного. Прикрывая его своим телом и защищая от ударов, он втащил его в храм Кастора.

Поле битвы осталось за доблестными законодателями. Метелл велел скорее принести урны и призвал народ свободно подавать голоса. Но вдруг толпа построилась в боевой порядок и с ликующим боевым кличем ворвалась на Форум. Гладиаторы, не разглядев, что перед ними безоружные люди, бросились наутек. Цезарь и Метелл отступили с арьергардными боями. К этому времени Катон пришел в себя. Слегка пошатываясь, он вышел из храма, поднялся на Ростры и сказал, что если римляне и впредь будут тверды, то сокрушат любое зло (Plut. Cat. min., 28–29). Народ в восторге слушал его. Но они торжествовали раньше времени.

Трехглавое чудовище

В бешенстве, с искаженным злобой лицом поднялся Метелл на трибуну. Он закричал, что это заговор против Помпея, что Катон — тиран и насильник, и Рим, оскорбивший великого человека, очень скоро об этом пожалеет. Страшная угроза слышалась в его словах. После этого Метелл немедленно отбыл к Помпею (Plut. Cat. min., 29). Что до Цезаря, он не был ни разгневан, ни раздосадован, ни даже особенно огорчен. В самом деле. Он достиг своей цели — поссорил Помпея с партией честных людей и показал, что сделал все, что в человеческих силах, чтобы добиться его диктатуры. Теперь он спокойно ждал. Вероятно, в душе он смеялся, глядя на бессмысленную радость всех этих глупцов. Они ликовали, провалив закон Метелла! А между тем Помпей с колоссальным войском медленно и неотвратимо двигался на Рим и не было силы, способной его остановить. А когда этот «ученик Суллы», как его называли, вступит в город по примеру своего учителя, первая голова, которая ляжет на Рострах, будет голова Катона[78].

Вскоре Рим почувствовал, что его ожидает. Надвигался мрак. Город охватила паника. Многие люди со своими семьями бежали из города. И тут-то пришло вдруг письмо от виновника всего этого ужаса Помпея. Он вежливо приветствовал отцов, докладывал, что война окончена, он уже распустил свою армию и теперь почтительно просил разрешения въехать в город с триумфом. Все остолбенели. Оказывается, все, что внушил им Цезарь, все, во что они успели поверить, было ложью. Не собирался Помпей захватывать Рим, не собирался устанавливать военную диктатуру! Нечего и говорить, что триумф тотчас с радостью был разрешен.

Наконец великий человек во всем блеске и великолепии вступил в город. Рим был избалован подобными зрелищами. Но Помпей все-таки поразил всех. Никогда еще, кажется, столица не видала такого пышного зрелища. Тысячи повозок, груженных золотом, серебром и драгоценностями, двигались по улицам. Несли таблицы, где говорилось, что полководец завоевал 900 городов, 14 стран и победил двадцать двух царей. Целые толпы пленных владык шли в триумфальной процессии. А сам победитель ехал на золотой колеснице, украшенной жемчугом, в хитоне самого Александра Македонского[79], который он вывез с Востока. Рим ликовал. Помпей сиял. Празднествам и торжествам не было конца.