Цицианов

По достижении чина полковника человек оказывался на пороге особого мира, именовавшегося генералитетом. Чин полковника в наибольшей степени был связан с совершенно определенной должностью — командованием полком. Поскольку же эти части в России конца XVIII — начала XIX века были «считаными», их руководители оказывались на виду у самого императора. Уходя в отставку, полковник, если он не запирался в своем имении, мог рассчитывать на солидный пост в гражданской администрации. Человек в этом чине становился вершителем судеб многих людей — прежде всего своих подчиненных, поскольку именно он подписывал документы о продвижении по службе и о наградах. Конечно, упиваться властью может и деревенский пастух, тираня мальчишку-подпаска, но в нашем случае речь идет о власти настоящей, завораживающей, многих мгновенно оглупляющей, безжалостно представляющей достоинства и пороки на всеобщее обозрение. Кроме наслаждения властью, чин полковника доставлял и удовольствие, имеющее вполне определенное измерение, — деньги. Жалованье командира полка, хотя и было гораздо выше жалованья командира роты, не являлось основным его доходом. Гораздо большую роль играли разного рода «экономии» и прибыль от хозяйственной деятельности. Екатерина II удивилась прошению одного генерала об оказании ему материальной помощи: «Как это у него нет денег?! Он же несколько лет командовал кавалерийским полком!» Но в обмен на честь и возможность поправить свое благосостояние государство немало и требовало от военачальника. На нем лежала забота буквально обо всем, что связано с повседневной жизнью и боевой подготовкой вверенной части. Прежде всего полковнику следовало обеспечить своих подчиненных жильем. В год, когда Павел Дмитриевич Цицианов стал полковником, ни одна часть русской регулярной армии не имела казарм. Солдаты и офицеры жили «от травы до травы» в домах обывателей на основании постойной повинности. В летние лагеря они уходили одновременно с началом выпаса скота и возвращались, когда скот загоняли осенью в хлев. Практически до начала XIX века взаимоотношения между домохозяевами и постояльцами регулировались именным указом Анны Иоанновны от 11 декабря 1738 года. Постой ставили уравнительно по числу покоев, включая в это число бани и поварни. Если домовладелец не желал жить под одной крышей с постояльцами, он мог построить отдельный флигель из расчета четыре квадратных метра на человека и к нему чулан, сени и нужник, обеспечить его мебелью, домашней утварью, дровами и свечами. Членам солдатских семей полагалось по одному квадратному метру на душу[34]. Особые неудобства испытывали жители тех сел и городов, где размещались штабы, поскольку в таком случае кроме квартир для 25 офицеров и 620 солдат требовались лазарет на 84 места, аптека, две кухни, две пекарни, прачечная, две бани, цейхгауз, пороховой погреб, квартира для тридцати двух человек так называемой «слабосильной» команды, пять комнат для канцелярии, две комнаты для гауптвахты, помещения для четырех школ (полковая, горнистов, музыкантов, барабанщиков), для пяти мастерских (сапожная, ложечная, оружейная, швальня, плотничья), для кузницы, конюшня на 75 лошадей, сарай на 60 обозных повозок, сенной сарай, склады для сбруи, манеж и даже ледник. По существовавшему обычаю вместе со штабом полка размещался 1-й батальон, что увеличивало число постояльцев еще примерно на тысячу человек и, разумеется, требовало дополнительных площадей для их проживания. Взаимоотношения домовладельцев и военных нередко напоминали взаимоотношения оккупантов и побежденных. «Солдат, помещенный… у крестьянина, мог бы сделаться его другом, мог бы помогать ему в его работах и взамен этого пользоваться от него хорошей пищей… — писал С. Ланжерон, — и это иногда случается, в особенности в Великороссии, где крестьяне горды и смелы, как солдаты, которые, не смея слишком дурно обращаться с ними, находят для себя более выгодным жить с ними в ладу. Но в Малороссии, в завоеванных областях (Литве, Белоруссии, Польше. — В. Л.)… русский солдат является бичом своего хозяина: он распутствует с его женой, бесчестит его дочь, выгоняет хозяина из его постели и иногда даже дома, ест его цыплят, его скотину, отнимает у него деньги и бьет его непрестанно… Солдат должен кормиться тем, что отпускает ему казна, но обычай удержал верх, и крестьянин кормит солдата вместе с собой и позволяет ему его муку продавать или получать деньгами. Если ему отказывают в этом и если это случается в Великороссии, где солдат не смеет употреблять насилие, то последний придумывает тысячи ухищрений, чтобы склонить его на это: он производит по ночам учение, днем командует, беспрестанно кричит, и в конце концов крестьянин, утомленный докучливостью солдата, кормит его даром при условии, что он не будет с таким усердием относиться к службе… Каждый месяц перед выходом из мест квартирования должны собирать крестьян, опрашивать их о претензиях и отбирать у них подписи. Если они довольны, что бывает редко, то они выдают их вполне охотно… и солдатские провиантские деньги частью поступают в артель, а частью в карманы полкового и ротного командиров. Если же крестьяне недовольны, то их поят вином, напаивают их, ласкают, и они подписывают. Если же несмотря и на все это они отказываются подписывать, то им угрожают, и они кончают тем, что умолкают и подписывают. Если же жалобы таковы, что их невозможно затушить, то входят в соглашение с помещиком или капитан-исправником: этот последний должен быть защитником крестьян, но он всегда держит сторону полковых командиров, которые или платят ему, или делают подарки…»[35] В 1797 году из городка Григориополя бежало за границу (к туркам!) 15 армянских семейств, замученных постоем егерского полка[36]. Постойная повинность в XVIII — первой половине XIX века считалась главным препятствием на пути развития городских поселений. Нередкими были случаи, когда горожане боялись строить большие дома, поскольку резко увеличивалась вероятность того, что в нем всю зиму будет жить какой-нибудь воинский начальник[37]. П.Д. Цицианов хорошо понимал, что установление добрососедских отношений с обывателями не только является залогом сытной «зимовки», но и уменьшает вероятность того, что население окажет поддержку мятежникам, если таковые появятся на горизонте. Особенное значение это имело в национальных районах, где русским следовало добиться расположения местных жителей, подозрительно относившихся к пришельцам. Цицианов строго следил за тем, чтобы солдаты вели себя «прилично» в Литве и Финляндии, требовал суровых мер к нарушителям дисциплины и в Закавказье. Забегая вперед скажем, что его преемник И.В. Гудович явно недооценил политическое значение борьбы с «шалунами» в военной форме. Мемуарист-грузин писал об этом: «Жестокое самоуправство некоторых полков по смерти князя Цицианова доводило до крайнего разорения жителей не только тех деревень, в коих те полки были расположены, но и окрестных, жители которых также не были уверены, что располагают какой-либо собственностью. Домашние птицы, вина, огороды, лошади, подводы, все их имущество находилось в полном распоряжении солдат; заборы от виноградников обыкновенно употреблялись на топку казарм; и все это делалось явно, без всякого воспрещения, без взыскания и жалоб со стороны хозяев, которые в ответ ничего не могли ожидать кроме угроз и наказаний. Многие дворяне, избегая притеснений, а еще более личных обид, оставили свои имения и удалились в Персию к царевичу Александру»[38]. И это вовсе не клевета. Само командование признавало, что солдаты полков, расквартированных в начале XIX века в Грузии, грабили и притесняли местное население, отягощали подводной повинностью, «опустошали сады и огороды и, вынимая вино из кувшинов, врытых по обыкновению здешнему в землю, от безрассудной шалости наполняли их землей…»[39].