Цивилизация. Чем Запад отличается от остального мира

Прежде чем объяснить, в чем Маркс и ученики были неправы, покажем, в чем они оказались правы. Промышленная революция действительно усиливала неравенство. В 1780–1830 годах выработка на одного человека в Англии увеличилась более чем на 25 %, а заработная плата – лишь на 5 %. В 1801–1848 годах доля национального дохода, достающегося верхушке обществ а, выросла с 25 до 35 %. В 1820 году около 9 % населения Парижа были “собственниками и рантье” и владели 41 % активов. К 1911 году их доля увеличилась до 52 %. В Пруссии доля национального дохода, которую получали высшие 5 %, выросла с 21 % (1854) до 27 % (1896) и после до 43 % (1913)[530]. Кажется очевидным, что в XIX веке неравенство в индустриальных обществах усиливалось. Последствия предугадать нетрудно. Во время эпидемии холеры в Гамбурге в 1892 году смертность среди людей с ежегодным доходом менее 800 марок была в 13 раз выше, чем среди тех, кто получал более 50 тысяч марок[531]. Не нужно быть марксистом, чтобы ужаснуться неравенству индустриального общества. Родившийся в Уэльсе фабрикант Роберт Оуэн, в 1817 году предложивший термин “социализм”, создал альтернативную экономическую модель.

В ее основе лежали производительные ассоциации и утопические коммуны наподобие основанных Оуэном в Шотландии (Орбистон) и в США (“Новая гармония”, штат Индиана)[532]. Даже ирландский эстет и острослов Оскар Уайльд признавал[533]:

Это – бедняки, и в их среде отсутствует изящество манер, изысканность речи, признаки цивилизации, культуры, утонченности вкусов, радости жизни. Множество материальных благ черпается человечеством из совокупного труда этих людей. Но результат их вклада чисто материален, сам бедняк как личность ни малейшего интереса не представляет. Он – всего-навсего бесконечно малая частица той силы, которая, не задумываясь о его существовании, давит на него; да так и спокойней, ибо, будучи подавлен, бедняк становится гораздо покорнее… Агитаторы – кучка неугомонных, активных субъектов, внедряющихся во вполне безмятежную жизнь трудящегося класса и сеющих там семена недовольства. Вот почему агитаторы столь необходимы. Без них в нашем несовершенном обществе не было бы никакого движения к цивилизации… [Но] цивилизация требует рабства. Греки были совершенно правы. Без рабов, выполняющих грязную, отвратительную, неинтересную работу, невозможно развитие культуры и мысли. Порабощение человека – порочно, ненадежно и безнравственно. Будущее всего мира зиждется на порабощении техники[534].

И все же революция, которой боялся Уайльд и нетерпеливо ждал Маркс, не свершилась – или свершилась, но не там, где ее ждали. Потрясения 1830 и 1848 годов скорее стали результатом непродолжительного взлета цен на продовольствие и финансовых кризисов, чем социальной поляризации[535]. По мере того, как в Европе продуктивность сельского хозяйства и занятость в производстве росли, а амплитуда колебаний эко номического цикла уменьшалась, риск революции снижался. Вместо того чтобы соединиться в обнищавшую массу, пролетариат разделился на “рабочую аристократию”, обладавшую знаниями и умениями, и люмпен-пролетариат, у которого не было ничего кроме пороков. Первые предпочитали революции забастовки и коллективные переговоры и, таким образом, обеспечивали рост реальной заработной платы. Вторые предпочитали пить джин. У респектабельного рабочего класса имелись профсоюзы и мужские клубы[536]. У хулиганов были мюзик-холлы и уличные драки.