Цивилизация. Чем Запад отличается от остального мира

Что если Новой Англией оказалась бы Мексика, а Новой Испанией – Массачусетс? И если можно представить, будто Англию, а не Испанию, перуанское серебро склонило к абсолютизму, то можно ли вообразить Испанию, а не Англию, сеющую семена республиканских добродетелей в высоких широтах? Смогли бы кортесы (самое близкое к парламенту из того, что имелось в Испании в раннее новое время) добиться установления в Западной Европе первой конституционной монархии? И смогли бы в результате кризиса появиться испаноязычные Estados Unidos [Соединенные Штаты]? Такая смена ролей не столь уж неправдоподобна: в конце концов, Республика Соединенных провинций появилась в результате восстания голландцев против испанского владычества. Возможно, в силу простой случайности – наличия (или отсутствия) золота и серебра – Англии достался тернистый путь парламентаризма, а Испания отправилась легкой дорогой прямиком к абсолютизму. Располагая дополнительным источником доходов, который парламент не контролировал, Карл I, возможно, установил бы абсолютистский режим и избежал губительного конфликта, который привел к гражданской войне. В 1640 году его противники-пуритане в Палате общин уже были немолодыми людьми, и через несколько лет можно было увидеть, как их пыл угасает[263]. Нет гарантии и того, что Англия избежала бы абсолютизма после голландского вторжения и переворота, в результате которого королем стал Вильгельм Оранский[264]. Цепь событий, которые вели от тяжелого финансового положения Карла I к смещению Карла II, могла легко порваться во многих местах. Нет повествования тенденциознее, чем либеральная интерпретация английской истории: она предполагает, что “Славная революция” 1688 года стала предначертанным самим Богом компромиссом между монархом и парламентом. И после 1688 года положение вигов-аристократов, получивших выгоды от изгнания Стюартов, было уязвимым для заговоров якобитов, которые пользовались поддержкой на кельтской периферии. Главная проблема заключается в относительной важности для исторического процесса исходной обеспеченности ресурсами колоний в Новом Свете, а также институциональных образцов, принесенных из Европы. Если определяющими являются начальные условия, то не имеет большого значения, кто заполучил Перу: англичане или испанцы. Результат почти наверняка оказался бы тем же, потому что англичане стремились бы ограбить инков и столь же вероятно пали бы жертвой “ресурсного проклятия”[265]. По-видимому, испанские поселенцы проявили бы больше изобретательности, окажись они в Чесапикском заливе, лишенном золотых россыпей. Но если считать, что ключевая переменная – это институты, то возникают разнообразные варианты.

Везде английская колонизация привела к лучшим экономическим результатам, нежели испанская или португальская. Этот факт не является окончательным доводом, поскольку не существует двух одинаковых колоний, однако Аризона все же богаче Мексики, а Гонконг богаче Манилы. Таким образом, возможно, колонизация англичанами Мексики и Перу привела бы в отдаленном будущем к лучшим результатам, а это, в свою очередь, привело бы к образованию каких-нибудь Соединенных Штатов Центральной и Южной Америки. А испанская колонизация Северной Америки, возможно, оставила бы ее и относительно бедной, и разобщенной: здесь, вероятно, имелись бы национальные государства вроде Колумбии, но не было бы федерального округа Колумбия, и непрерывно враждовали бы друг с другом не Колумбия с Венесуэлой, а, например, Висконсин с Миннесотой.

В 1670 году, еще до индустриализации, Англия уже значительно отличалась от Испании. Уровень насилия, если измерять его числом регистрируемых убийств, с начала xiv века постоянно снижался. “Славная революция” (1688) положила конец гражданской войне, хотя на кельтской периферии, особенно в Северной Шотландии и Южной Ирландии, для наведения порядка пришлось приложить серьезные усилия. Примерно с 1640 года рождаемость в Англии неуклонно росла: примерно с 26 новорожденных на 1000 женщин детородного возраста до 40 новорожденных (в самом начале XIX века). Тем не менее мальтузианская ловушка не захлопнулась. Реальная заработная плата увеличивалась. Арендная плата снижалась. Заметно повысилась грамотность[266].

Все это благодаря эмиграции. Уже в 40-х годах xvii века число людей, желавших попытать счастья за океаном, превысило 100 тысяч, а до 90-х годов xviii века из Англии каждое десятилетие эмигрировало 30–70 тысяч человек[267]. Те, кто опасался, что эти предприимчивые люди будут потеряны для родины, упустили из вида выгоды трансатлантической миграции, например торговлю колоний с Европой. Экспорт труда оказался полезным Америке, где земля имелась в избытке, а рабочих рук не хватало. Кроме того, от эмиграции англичан за океан выиграли и их менее склонные к риску соотечественники: труд на Британских островах несколько подорожал.