Совсем иной была позиция другой школы — Стой, или стоицизма. Действительно, главы этой школы: Зенон из Китиона, Клеанф из Ассоса, Хрисипп из Сол (в Киликии), а позже Панэций с Родоса — каждый привнес в учение школы свои нюансы. Но все они предлагали глобальное и рациональное объяснение Вселенной, подчиненной Провидению, которое управляет всем миром. Согласно Клеанфу, от которого до нас дошел «Гимн Зевсу», именно этот верховный бог руководит этой взаимосвязанной системой, где есть место добру и злу, где и то и другое оправданно; отсюда нравственный принцип, прославивший стоицизм: четко разделять «то, что зависит от нас» от того, что нам не подвластно, и, следовательно, без сожаления принимать то, чему не можем помешать. Непростая мораль, отвечающая идеализированной теологии, совершенно противоположной эллинистскому антропоморфизму и в конечном счете тяготеющей к монотеизму, в доказательство чего приведем слова латинского компилятора Сервия, комментирующего отрывок из «Георгик» Вергилия (I, 5): «стоики говорят, что есть только один бог, одна божественная сила, которой мы даем разные имена, в соответствии с функцией, которую она берет на себя».
Это тоже были взгляды интеллектуалов, неспособные увлечь толпу. Тем не менее они способствовали распространению идеи о том, что мир управляется высшей силой, которая благоприятствует намерениям людей либо расстраивает их. Имя, которое ей обычно дают, не провидение, а судьба, Тихе. Это понятие не было новым: начиная с Гомера было прекрасно известно, что Судьба неотвратима и что она сильнее даже воли богов. Но теперь вошло в обычай считаться с Судьбой — шла ли речь об участи отдельных людей или о предназначении городов и империй. Эта абстрактная сущность стала объяснительным принципом, который в истории дополнял эффект человеческих поступков, которым она непредсказуемым образом благоприятствовала либо мешала. Это чувствуется уже во II веке до н. э. у историка Полибия, но еще отчетливее — сто лет спустя у Диодора Сицилийского, который подчеркивал при каждом удобном случае