Цивилизация классической Европы

Однако началом янсенизма стал не «Августин», а публикация в Лиссабоне в 1588 году «Согласия» блестящего испанского иезуита Молины. Молина являл собой силу гуманизма Ренессанса в церкви контрреформации, но и доведенный до крайности антипротестантизм навыворот, иначе говоря, вернейший способ дать другому власть над собой. Тогда как традиционная теология ограничивалась утверждением антиномии божественного всемогущества и свободной воли человека, настаивая то на одном, то на другом, Молина вознамерился разрешить это противоречие. Святой Августин настаивал на всемогуществе благодати, а реформаторы Лютер и Кальвин, святой Фома и Цвингли, следуя тем же путем, избрали свободу воли. Молина практически упразднил благодать; распределяемая соразмерно усилиям человека и его доброй воле, она уже не является благодатью. Бог беспристрастен, как фиксирующая магнитная лента. И не более. Две опасности: формальное противоречие между этими утверждениями, с одной стороны, Библии (древней традиции), с другой — церкви (новой традиции) и бесполезность в этой перспективе идеи Воплощения. В конечном счете Молина в католицизме, как и Соццини в реформации, дошел до самоотрицания. При одном отличии: Соццини был отвергнут всеми реформатскими церквями, Молину же католицизм терпел как допустимую крайность. Молину вывел из-под удара твердый предестинаризм профессора из Лувена, Байуса, осужденного Пием V в 1567 году за то, что он ненароком попал в ловушку позитивного осуждения. Чем объяснить долготерпение Рима в отношении этого течения нововременного гуманизма? В сущности, позиция Молины подводит итог мысли большинства членов «Общества Иисуса»; Монтемайор в Саламанке (1581), Валенсиа в Ингольштадте (1584), Лессиус и Гамелиус в Лувене в 1586 году, осужденный в 1587 году прославленным университетом, придерживались аналогичных, разве что более удачно сформулированных взглядов. Кроме того, за Молину стояла добрая часть испанской церкви, движимая двойным, сходящимся в одной точке тропизмом: ненавистью к протестантской реформации и возрастающей ненавистью в отношении иудео-христиан. Все, что в христианстве апеллировало к Библии, а стало быть, к древнееврейским истокам, было вдвойне подозрительным: все христианское в конечном счете подозревается в иудаизме или протестантизме; языческий гуманизм внушает доверие. Молина принадлежал к ордену, который имел достоинство и редкое мужество противостоять латентному антисемитизму простонародья Пиренейского полуострова, и оказался в неменьшей степени жертвой комплекса pureza [141]Тем более что «Общество», несомненно, было более уязвимо. «Согласие» было бессознательным средством умерить неутолимую подозрительность старохристианского комплекса.

То, что объяснимо в весьма специфической атмосфере Пиренейского полуострова, вполне может шокировать в других местах. Как не вспомнить формальные запреты IV века против Пелагия, несчастного оппонента святого Августина? Эта доктрина, неотделимая от грубого антропоцентризма христианского гуманизма, обрекла католическую церковь на поражение в точках ее соприкосновения с протестантизмом. Лучше всего это понимали в Лувене, ставшем железным острием копья католической Европы, нацеленного на Голландию, именно здесь и организовалось сопротивление молинизму. Климент VIII позволил Лувенскому университету убедить себя. В 1605 году все было готово к осуждению «Согласия». В 1607 году Павел V отказался от издания буллы. Ему претило уличать «Общество Иисуса», повсеместно работавшее во благо церкви. Больше всего ему претило травмировать и оттолкнуть Испанию. Молинианский ультрамодернизм был, таким образом, ограничен и терпим как предельная и в какой-то степени небезвинная уступка испанскому католицизму, так же как внутри кальвинистских реформатских церквей стремились своей терпимостью ограничить и, приняв в свое лоно, поставить в рамки сектантские цвинглианские течения, это неудобное наследие гуманистической реформации и даже итальянского Ренессанса. Потенциальный Соццини католицизма, Молина, терпимый папским престолом, был всего лишь его Цвингли. Каждый уголок христианского мира был обременен собственным Ренессансом. Modus vivendi1607 года был не из тех, что нравятся всем. Прежде всего Лувену, глубоко потрясенному несоразмерностью кары: просто неудачно сформулированная Байусом традиционная доктрина Благодати заслужила суровое осуждение. И это при молчании по поводу скандально еретической формулировки Молины, которая практически упраздняла краеугольный камень христианской догматики.