Существует, однако, целый ряд подобных процессов из числа тех, с которыми нас познакомило аналитическое исследование психической жизни. Часть из них мы называем патологическими, остальные причисляем к разнообразию нормальных состояний. Но от этого мало что зависит, потому что границы между теми и другими проведены нечетко, механизмы в большой мере одинаковы, и гораздо важнее то, происходят ли соответствующие изменения в самом Я
или же противостоят ему как чужие, называясь в таком случае симптомами. Из богатого материала выделю сначала случаи, относящиеся к развитию характера. Молодая девушка встала в решительную противоположность к своей матери, культивировала все свойства, не замеченные ею у матери, и избегала всего, что напоминает мать. Можем добавить, что в предшествующие годы, как всякий ребенок женского пола, она предприняла идентификацию с матерью и теперь энергично против нее восстает. Когда, однако, эта девушка выйдет замуж, сама станет женой и матерью, мы не должны дивиться, обнаружив, что она начинает быть всё более похожей на ту самую мать, с которой враждовала, пока, наконец, не восстанавливается недвусмысленным образом преодоленная было материнская идентификация. То же происходит и с мальчиками, и великий Гёте, в свою гениальную середину жизни несомненно мало ценивший негибкого и педантичного отца, развил в старости черты, принадлежавшие характерному образу отца. Результат может оказаться еще поразительнее, когда противоположность между лицами острее. Молодой человек, на долю которого выпало расти рядом с недостойным отцом, выработал в себе сперва, наперекор ему, порядочного, надежного и достойного человека. В расцвете жизни его характер переменился, и с тех пор он повел себя так, словно взял себе прообразом того самого отца. Чтобы не терять связи с нашей темой, мы должны иметь в виду, что в начале подобных процессов всегда стоит ранняя детская идентификация с отцом. Она затем отвергается, даже сверхкомпенсируется, а в конце снова побеждает. Уже давно стало общим местом, что переживания первых пяти лет оказывают такое определяющее влияние на жизнь, какому не может противостоять ничто позднейшее. О способе, каким эти ранние впечатления самоутверждаются наперекор всем воздействиям более зрелых эпох жизни, можно было бы сказать много полезного, не относящегося сейчас к делу. Менее известным будет, пожалуй, то, что сильнейшее влияние навязчивого характера проистекает от впечатлений, выпадающих на долю ребенка в эпоху, когда мы вынуждены считать его психический аппарат пока еще не вполне восприимчивым. Сам факт этот сомнений не вызывает; он настолько странен, что мы вынуждены облегчать себе его понимание сравнением с фотографическим снимком, который может быть проявлен и превращен в изображение после произвольной отсрочки. Всё-таки приятно сослаться на то, что писатель-фантаст с дозволенной поэтам смелостью опередил это наше неудобное открытие. Э. Т. А. Гофман имел обыкновение объяснять богатство образов, поступавших в распоряжение его поэтического вымысла, пестрой сменой образов и впечатлений во время недельного путешествия в почтовой карете, которое он пережил грудным младенцем на руках у матери. То, что дети пережили до двух лет и не поняли, они обычно никогда не вспоминают иначе, как в снах. Лишь с помощью психоаналитической работы они могут здесь что-то узнать, но забытое принудительными импульсами вторгается сколь угодно поздно в жизнь людей, правит их поступками, навязывает им симпатии и антипатии, довольно часто производит за них любовный выбор, нередко не поддающийся разумному обоснованию. Нельзя не видеть, в каких двух пунктах эти факты имеют касательство к нашей проблеме. Прежде всего – в отдаленности эпохи[82], которая дает здесь о себе знать как собственно определяющий момент; затем – в том особенном статусе воспоминания, который мы классифицируем, говоря об этих детских переживаниях, как «бессознательный». Мы надеемся обнаружить здесь аналогию со статусом, который в психической жизни народа хотели бы приписать традиции. Правда, ввести представление о бессознательном в психологию масс было нелегко.