Цивилизация Мадонны

Гейне не нашел для Гете лучшего комплимента, чем назвать его «Спинозой поэзии». Но этот комплимент вроде того жернова, о котором сказано «да обвесится на вые его, и да потонет в пучине морстей». Сравнение со Спинозой способно утопить кого угодно, даже Гете.

Сам Гете, впрочем, против такого сравнения не возражал. Для него Спиноза был отнюдь не жернов, а спасительный костыль, без которого Гете просто не мог ковылять по жизни. Гетевский Фауст жаловался, что в его груди живут две души, но эту жалобу вложил ему в уста сам автор, человек смешанного расового происхождения, в котором слились две крови, вследствие чего и образовалось две души. Отсюда душевная неуравновешенность и потребность в искусственной опоре, сиречь в костыле.

Т. Манн писал в статье «Гете как представитель бюргерской эпохи»: «Многие современники, встречавшиеся с поэтом, свидетельствуют о том стихийном, темном, злобном и прямо-таки дьявольски смущающем, что исходило от его существа. Сотни раз отмечались его горечь и насмешливость, его софистический дух противоречия». Говорили, что «из одного глаза глядит у него ангел, из другого — дьявол». Т. Манн связывает «черты глубокой скорби и угрюмости, неизбывной безрадостности» с «безверием и индифферентностью» Гете, хотя правильней связывать их с наследственностью, как это делает Э. Людвиг: «Свет и тьма в его темпераменте …унаследованы им от родителей». «Скептицизм, страстность и честолюбие он получил от отца (в котором Э. Людвиг подчеркивал патологические черты), веселость, общительность и фантазию — от матери». Поэтому «ни один из гетевских образов не есть Гете. Он всегда воплощал себя в двух противоположных образах, иногда даже в женских».

Веничка Ерофеев очень искусно обыграл тот момент, что Гете не застрелился сам, а заставил застрелиться вместо себя своего героя Вертера. Сам же Гете, по свидетельству Эккермана, «нашел самого себя и, одновременно, наилучшую опору» в Спинозе. Гете писал об «Этике» Спинозы: «Я нашел в этой книге успокоение для моих страстей… Все уравнивающий покой Спинозы стоял в таком противоречии с моими бурными стремлениями, его математический метод был такою противоположностью моему поэтическому творчеству!»

Но кладбищенский покой «философии» Спинозы находился в противоречии не только с бурными стремлениями Гете, но и с жизнью вообще. Современный французский философ Пьер Шассар в своей работе «Отрицательная мораль от Сократа до Бергсона» дает определение того, что есть отрицательная мораль. Это «всякая мораль, которая обесценивает жизнь, тело, волю, самоутверждение, т. е. всякая мораль ослабления, отречения, раболепия перед Иным, всякая мораль, которая, начиная с Сократа, преследует цель растворения личности во Вселенском, в безмерном Бытии или Небытии, в сверхчувственном сверхмире, в обитающем вне мира Боге, во внеземном или вселенском Единстве, в Ничто, в человечестве или любой другой, столь же пустой фикции». В числе проповедников отрицательной морали у Шассара фигурирует и Спиноза, мораль которого это «раболепие и уничтожение личности». «При безраздельном пантеистическом господстве Бога-природы, когда творения не существуют реально сами по себе, спинозистская мораль остается отрицательной моралью Иного и Трансцендентного».

Самое смешное, что этика Спинозы притянута к его философии буквально за уши, на что обращал внимание еще Шопенгауэр, который отмечал, что этика Спинозы «совершенно не вытекает из сущности его учения, а напротив… приделана к ней лишь посредством слабых и очевидных софизмов». Шопенгауэр считал немыслимой математически последовательную, строго научную философию; он утверждал, что нельзя никакой философии вывести «ex firmis principiis», как того желал Спиноза.

Однако, мы слишком отдалились от основной темы, — это всё Спиноза виноват. Да и Гете нас интересует лишь постольку поскольку, притом не его философский балласт, а его творчество. А творчество Гете это, прежде всего, «Фауст».

Вечная женственность

Гете уверял, будто в этом произведении нет идеи. На самом деле она есть, притом довольно вредная, но подробный анализ «Фауста» дан у меня в другом месте, в работе «Князь мира сего». Здесь же я хотел бы выделить лишь два момента.

Как известно, «Фауст» кончается песней в исполнении «мистического хора», который выскакивает на сцену совершенно неожиданно, как Христос в финале «Двенадцати» Блока, и содержание песни вроде бы никак не связано со всем предыдущим текстом. Вот эти знаменитые строки в переводе Б. Пастернака:

Все быстротечное — символ, сравненье;
Цель бесконечная здесь — в достиженье;
Здесь — заповедность истины всей.
Вечная женственность тянет нас к ней.