Халифы арабо-мусульманского мира утвердили свой двор в Дамаске в конце VII века, однако в середине VIII века персидские мусульмане подняли восстание против дамаскского халифата Омейядов и основали новый, Аббасидский халифат, которому было суждено стоять во главе исламского мира следующие 500 лет. Аббасиды оставили Дамаск и сделали своей столицей новопостроенный город Багдад. И хотя в Багдаде правили арабские династии, империя вновь стала областью персидского преобладания. Гарун Ар-Рашид, ставший халифом в 786 году, и его наследники отвернулись от восточного Средиземноморья, поставив во главу угла древние интересы в Месопотамии и Персии. Торговля с Китаем, осуществлявшаяся через Персидский залив и Шелковый путь, имела для халифата первостепенное значение, и хотя Карл Великий посылал Гаруну Ар-Рашиду дары, а путешественники возвращались к багдадскому двору с рассказами о баснословной роскоши франкских королей, персы и арабы не чувствовали потребности идти в Европу. Великие портовые города восточного Средиземноморья — Эфес, Антиохия, Библ, Сидон, Тир, Кесария, Яффа и Газа — столь долго остававшиеся перекрестком евразийской ойкумены, переживали медленный закат. Византийские неприступные стены спасли Европу от арабского нашествия, но обратной стороной этого процесса явилась изолированность от Востока — более чем тысячелетнего источника идей в культурной, политической, мифологической и технологической сферах. Европа всегда являлась восприемницей неистощимого разнообразия новаций, рождавшихся из контактов и взаимодействия народов Ближнего Востока, но после 750 года эта сокровищница была закрыта.
Хотя крестовые походы, начавшиеся в 1095 году и закончившиеся в 1205-м, позиционировались римским престолом как священная война с неверными, они вполне вписывались в общую модель католико-франкской экспансии. На пути в Святую Землю младшие сыновья аристократов-северян основывали поместья по всему христанскому Средиземноморью — надеясь на такие же поместья в Сирии и Палестине. Но сарацины оказались совсем иным противником по сравнению с теми, к каким привыкли северные рыцари, и их оборонительные действия были гораздо более изощренными. В восточном Средиземноморье каменные замки и защитные стены использовались уже тысячелетиями, тактика осады была разработана до совершенства, а кавалерия представляла собой обязательную часть любой армии. Также, поскольку местное население не проявляло желания обращаться в католичество, завоевание потребовало бы изгнания огромной массы людей— условие, реализовать которое не было под силу никому. Сумевшее отчасти утвердиться на территории Леванта, латинское христианство так и не стало силой, которая заставила бы считаться с собой другие региональные державы.
Неудача крестовых походов определила восточные рубежи Европы, однако само это предприятие стало определяющим фактором для Европы и в другом смысле. Восточное христианство подчеркнуто отказывалось признать первенство Рима со времен великих споров V века, и новые разногласия по вопросу употребления квасного хлеба в таинстве причастия еще больше отдаляли две церкви друг от друга. Утратив зависимость от могущественной Восточной империи, западная церковь и ее союзники стали свысока смотреть на восточных христиан. Пока греческие и римские иерархи соперничали за новообращенных язычников Восточной Европы, норманнские рыцари изгоняли византийцев из их последних западных оплотов в южной Италии и на Сицилии. По мере ослабления Византийской империи и обретения западноевропейцами все большей уверенности, латинская церковь перерастала свою греческую сестру и давнишнюю покровительницу. Это обострение отношений достигло пика в 1204 году, когда крестоносцы, оказавшиеся на Востоке с санкции Рима, вмешались во внутренний династический конфликт и на какое-то время захватили Константинополь. Устроив разгром города с мародерством и кровопролитием, они выбрали одного из своих, графа Бодуэна Фландрского, и посадили его на императорский трон. На тот момент греческая церковь рассматривалась как противник западного католического христианства, и хотя грекам позже удалось отвоевать город, раскол между двумя церквями закрепился окончательно.
Не менее важно, что в результате крестовых походов религиозная идентичность западноевропейцев стала мыслиться как единое целое с расовой принадлежностью. В XII веке как в европейских, так и в мусульманских сочинениях начинают появляться выражения «христианский народ» и «христианская раса». Отряды крестоносцев, представлявшие собой многоязычную и многонациональную смесь (правда, неизменно возглавляемые потомками франкской аристократии), стали осознавать себя как людей, единых по крови и религии.