Цивилизация птиц

Вечерами я прилетал на жасминовый куст, который в ту страшную ночь стал моим убежищем, садился на шершавую ветку, судорожно стискивал коготки, крепко вцепляясь в кору, и ждал. Я боролся со сном, я боялся бродящих под деревом скелетов. Они подкрадывались -длинные, трясущие костями-, – а я сжимался в комок от холода и дрожал, опасаясь нападения ночных хищников.

Я сильно исхудал, пух совсем свалялся, у меня все чаще выпадали перья из крыльев и хвоста. Это пугало меня, ведь я уже знал, что птица, теряющая маховые перья, не сможет улететь, не сможет спастись от хищника и неминуемо погибнет. А мои перья ломались, крошились, выпадали. Каждое утро я чистил и расчесывал их со страхом – я боялся, что они выпадут и я не смогу долететь даже до ближайшего пруда.

И они выпадали... Я терял свои потерявшие блеск перья и, разводя в стороны крылья, замечал все более заметные дыры... Желтые наросты вокруг клюва потемнели.

Сороки Лос и Нис жили в густой, раскидистой кроне акации, неподалеку от серебристого купола. В толстой, изборожденной трещинами черной коре они ловили плоских красных насекомых, волосатых зеленых гусениц и спящих ос, отяжелевших от нектара из пьянящих белых цветков. Их сорочата подрастали. Лос и Нис учили их охотиться на мышей, хомяков и полевок. Я сидел на голове статуи, когда их птенцы, которых спугнуло с места близкое тявканье лисицы, неожиданно выпорхнули из-за серой колонны.

Они окружили меня, начали толкать и задираться. Я вспорхнул и стал летать с ними наперегонки, передразнивать. Мы вместе дурачились, пощипывали друг друга клювами, кувыркались, падая и вновь взмывая вверх.

Я забыл об одиночестве, о выпадающих перьях, о дождливой ночи, о поглотившем мою семью огне. Я снова был счастливой молодой сорокой – совсем как раньше.

Я разогнался, вместе с сорочатами влетел в гущу колючих веток акации и уселся на раскидистый сук перед большим, широким гнездом.

– Идите сюда! – звал Лос.

– Быстрее! – подгоняла Нис.

Я остановился. Рядом со мной стояли крупные сороки, которые с любопытством рассматривали мои потерявшие блеск, потрепанные перья.

Они не прогнали меня, не побили. Нис коснулась меня клювом так, как будто я был ее птенцом, как будто она хорошо знала меня.

Вскоре вернулся Лос и положил перед нами молодую, еще трепыхавшуюся ласточку.

Меня приняли в гнездо.

Ты остановился на ветке рядом со входом – растерянный, с бегающим взглядом и дрожащей неоперенной шеей.

Ты все еще боялся. Боялся, хотя я приняла тебя, приласкала, обняла крыльями, как собственного птенца. Ты опасался и не доверял нам, как всем сорокам, которые гнали тебя, отпихивали, клевали, били.

Дни и ночи, проведенные в ветвях жасмина, сделали тебя пугливым и недоверчивым. Глядя расширившимися глазами на ведущее в гнездо отверстие, ты думал: почему я не поднимаю крыло для удара, почему не раскрываю клюв с хриплым, злобным криком?

Ты уже привык к тому, что птицы яростно защищают небольшое пространство вокруг своих гнезд и чужак может дойти лишь до определенной точки, до той границы, за которой начинаются семейные владения.

«Почему она меня не прогоняет?» – думаешь ты.

Все твое тело выражает этот вопрос – и изгиб шейки, и движения ног, и подергивание перышек на хвосте, и то, как ты встряхиваешь крылышками, и твои глаза, зрачки которых то сужаются, то снова расширяются.

Я стою, жду, сочувственно склонив голову.

«Почему? Может, как только я подойду поближе, она закричит и будет бить клювом, крыльями, стоит мне только споткнуться о какой-нибудь сучок? Может, она только и ждет, когда удобнее броситься на меня?»

– Не бойся! – мягко говорю я, щуря глаза и опуская пониже хвост. – Неужели ты думаешь, что я не заметила, как ты спрятался в моем гнезде, среди моих птенцов?

Я знаю, что ты вылупился не из моего яйца и что ты -не мой птенец. Неужели ты все же веришь в то, что тебе удалось перехитрить меня?

Когда ты прилетел сюда, я сразу же поняла, что это ты. Ведь я же видела тебя раньше, еще в гнезде Пик и Дова, в котором родилась сама. Я вылупилась там на несколько зим раньше тебя, и Пик иногда позволяла мне заглядывать в ее гнездо. Когда я впервые увидела тебя, ты был еще гол и слеп.

Ты был крупнее других, тебя отличали подвижность и сила, с которой ты ворочался и вертелся под распростертым крылом Пик. Под тонкой красновато-синей пленкой твои еще не видящие глаза двигались вслед за падавшим в отверстие лучом света. Ты хотел познать, увидеть, понять так же, как и мои собственные птенцы.

Я собиралась убрать с веточки кучку твоих отходов, но Пик взъерошилась, застыла и ревниво защелкала клю­вом. Она не позволила мне подойти поближе.

Но я все же запомнила тебя, потому что ты показался мне иным, не похожим на других. Не чужим, а именно другим. Ты иной, но все же свой, ты такой же, как мы, и все же отличаешься от других знакомых мне сорок. Ты вертишь головой, глядишь исподлобья, встряхиваешь крылышками. Ты слишком долго колеблешься.

– Входи, Сарторис! – повторяю я. – Это твое гнездо.