Цивилизация птиц

Тебе тоже, Сарторис, все время снятся те, что жили здесь раньше, до птиц, а точнее – рядом с птицами. Везде белеют их длинные тонкие косточки, которые птицы используют для строительства гнезд, когда им не хватает высохших веточек.

Тебе снится, что люди вернулись. Белые скелеты встают и бросают камнями в твое гнездо, где Рея помогает маленьким сорочатам сделать первые самостоятельные взмахи крылышками, совершить свой первый полет... Скелеты с полуистлевшими круглыми' черепами скачут вокруг ствола, пытаются согнать тебя с места. Они карабкаются вверх, тянут трясущиеся руки, хотят схватить и убить Рею и птенцов. Ты клюешь их в пустые глазницы, бьешь крыльями, царапаешь когтями. Они осаждают, окружают тебя.

– Нет! – С протяжным криком ты просыпаешься на вздрагивающей под тобой ветке среди перезрелых, отяжелевших от переполняющей их сладости апельсинов.

Ты вопрошающе смотришь на спящую Рею, на заспанных сорок.

Я стою на противоположной ветке, и ты злобно вытягиваешь ко мне клюв. Я слышу твои сны, Сарторис, переживаю вместе с тобой все твои полеты и встречи там, по ту сторону – в сумерках, во тьме, во мраке, в пропасти сновидений, которых я тоже боюсь, точно так же, как и ты.

В глазах Сарториса – страх, клюв полураскрыт. Он оглядывается по сторонам, как будто проверяя, не прячутся ли под апельсиновыми деревьями скелеты из его снов.

– Зачем ты поселился под вулканом, Сарторис? Зачем свил гнездо рядом с этой мрачной, дымящей, вечно окутанной дымкой горой, рядом с которой все птицы спят дольше, чем в любом другом месте, и просыпаются измученные и запуганные сонными кошмарами? Почему ты обосновался именно здесь, рядом с морем, а не в глубине суши, где ветры не так сильны и порывисты?

Сарторис глядит мне прямо в глаза, словно ищет ответов на вопросы, которых вообще не существует в природе.

– Почему ты не полетел на восток, как те птицы, что вернулись? Или на север, где нет такой жары? Или вдоль берега какой-нибудь из пересекающих континент рек?

Сарторис смотрит на меня, потому что только я одна бодрствую в этой дрожащей раскаленной атмосфере. Мои глаза закрываются, сон склеивает веки. Но я боюсь заснуть, потому что там, во сне, меня снова могут поджидать скелеты тех существ, которые жили здесь до нас.

– Я боюсь... Мне страшно... – тихо признается Сарто­рис и засыпает.

Я смотрю на отливающие синевой и всеми оттенками фиолетового цвета перья, на поросшие до середины щетиной створки клюва, на почти прозрачные синеватые пленки век.

Осторожно, медленно, чтобы не разбудить Рею, я пододвигаюсь поближе к его крыльям, опущенным на ветку апельсинового дерева. При каждом его вздохе они слегка шевелятся, а их свисающие вниз кончики вздрагивают в раскаленном от жары воздухе.

Сарторис крепко спит среди зелени, уставшей от палящего полуденного зноя. В прикрытых пленкой глазах нет мрачного неба с едва заметной линией горизонта, нет черных окаменевших деревьев и грозящих камнями человеческих скелетов. Есть только мрак, пустота, в которой нет ни птиц, ни людей, в которой нет никого – немая, беспросветная, без снов, тьма успения.

Я прижимаюсь к нему крылом, прижимаю свою голову к его склоненной голове, которой он сегодня не прячет в раскаленных от зноя перьях.

Пленка его век вздрагивает, как будто он хочет открыть глаза. И все же он их не открывает.

– Как хорошо! – чуть слышно шепчу я.

Рея и сорочата спят. Если бы ты был моим, Сарторис, если бы я могла вместе с тобой высиживать и кормить птенцов, если бы могла изо дня в день ласкать твою голову, расчесывать твои перья и пух на крыльях и спинке, очищать глаза и клюв от мельчайших пылинок и крошек, если бы могла не бояться того, что мне так хочется быть о тобой... Если бы я была твоей...

Я протягиваю клюв к основанию его клюва, к густо заросшему похожими на толстые волоски маленькими твердыми перышками местечку. Совсем рядом, под глазом, торчит синевато-голубоватый шарик – овальное тельце, высасывающее твою кровь.

Клещ совсем недавно впился в нежную кожицу, и Рея не успела удалить его. Я помню птиц, которые ослепли из-за клещей, впившихся близ глаз. Пододвигаю клюв поближе, зажимаю створками насекомое, слегка поворачиваю и выдергиваю. Я вырвала его вместе с головой и подёргивающимися лапками.

Сарторис поднимает сонные, непонимающие глаза, потягивается, зевает.

Я давлю клеща в клюве и выплевываю его.

Сарторис снова засыпает.

Мои глаза тоже закрываются. Теперь я изо всех сил борюсь со сном. Я не хочу засыпать, потому что знаю, что наши сны очень похожи, что они почти одинаковы. Он присутствует в моих снах, а я – в его.

И мне, и ему снится большой мрачный город, которого я никогда не видела наяву. Мы летаем по улицам, площадям, паркам, над излучинами отливающей темным блеском реки.

Я все еще продолжаю стремиться туда, за эту реку, всегда чего-то ищу там и никогда не нахожу.

Дома за рекой высокие, большие. Они построены из серых бетонных плит с огромным количеством окон. Когда я пытаюсь приблизиться к ним, окна раскрываются, и я вижу в них скелеты, сжимающие в руках камни.