Цивилизация в переходное время

937 Эта книга показывает реакцию Кайзерлинга на текущие события в мире, тогда как в своей предыдущей книге «Южноамериканские размышления» автор делился теми ощущениями, которые испытал в Южной Америке – на континенте, неподвластном духу. Несомненно, из более ранней книги происходят «теллурические силы», восстание которых видится автору причиной и содержанием нынешнего европейского кризиса. Эти силы кажутся ему – опять-таки, здесь он явно отталкивается снова от южноамериканского мира gana[594] – преимущественно пассивными, нуждаются в руководстве со стороны духа и способны воспринимать это руководство. Духовное и теллурическое суть контрапунктические противоположности – как книги, так и мирового кризиса. Ницшеанское «моральное восстание рабов»[595] превращается в восстание масс против духа. Кайзерлинг достаточно проницателен, чтобы увидеть, что этот бунт, при всей своей негативности, имеет и положительную сторону; выясняется, что мятеж «теллурического» человека знаменует расцвет «веры и мужества». «Les expressions primordiales de l’Esprit… sont le Courage et la Foi, et son prototype éeternel est l’esprit religieux» («Исходными проявлениями духа были мужество и вера, а вечным его прообразом служил религиозный дух». Некоторая толика варварства неизбежна, но «la renaissance de la Foi aveugle… est simplement un signe de rajeunissement et, par conséquent, de vitalité accrue» («возрождение слепой веры… есть всего-навсего знак обновления молодости, то бишь прибавления жизненной силы»).

938 В поисках подходящего мерила для оценки современных событий Кайзерлинг обращается к истории, вспоминает возвышение ислама и даже становление христианства. По его мнению, нас застигло «мировое обновление», и речь идет уже не о социальных или политических событиях, не о «покаянии» и, конечно, не о верховной власти (fuehrerprinzip), плановой экономике и т. п. Он помещает свою картину нынешнего мира в самые широкие рамки, наполняет ее множеством подробностей и взаимосвязей, которые на самом деле суть творения и плоды его собственного, от природы смешанного характера. Наследие автора, проистекающее из разнообразия отдаленных друг от друга рас и народов, а также из всевозможных культурных запасов, пробуждает в Кайзерлинге чрезвычайное обилие реакций и точек зрения, придающих этой книге, как и всем другим его сочинениям, бесспорную привлекательность. Он, вне сомнения, опирается на сокровенный личный опыт, когда пишет: «Ds lors, il n’y a qu’une attitude qui soit la bonne: accepter la nature humaine telle qu’elle est dans toute sa diversité de couches et tout son étrange déséquilibre» («Значит, есть всего одна пригодная установка – воспринимать человеческую природу такой, какова она есть, во всем многообразии ее слоев и во всем причудливом неравновесии»).

939 Это замечание выглядит справедливым для автора – но не для масс, ибо в последнем случае пришлось бы заменить «разнообразие» «однородностью», а «неравновесие» – «безнадежным равновесием». Массы, как мы знаем, следуют закону собственной инерции и стремятся, если их потревожить, как можно быстрее восстановить состояние равновесия, невзирая на последствия. В этом отношении массы необычайно «теллуричны». Неудивительно, что эти «теллурические силы» кажутся Кайзерлингу самым бездуховным из всего, что только возможно вообразить. Для него «дух» выступает полной противоположностью таким силам. Это сугубо западная точка зрения, и потому Кайзерлинг здесь ощущает разлад с классической философией, из-за чего западная антитеза становится, по словам автора, «нереальной». Можно спросить себя, всегда ли существовало противопоставление между небом и землей? Быть может, китайская «Книга перемен» («И цзин») неправа, когда утверждает, что небо и земля лишь изредка расходятся и ссорятся друг с другом[596]? Китайская мудрость трактует это состояние как преходящее, противоречащее небесным установлениям. Небо и земля принадлежат друг другу, инь и ян порождают и пожирают друг друга в соответствии с небесным порядком вещей. Европейцы считают само собой разумеющимся, что крокодилы – это злые чудовища-людоеды, но первобытный человек придерживается прямо противоположного мнения: он уверен, что крокодилы едят людей лишь в исключительных обстоятельствах, только тогда, когда их к тому принудил знахарь враждебного племени. Если же человек приходится «братом» крокодилу, то опасности нет вовсе. Однако мы на Западе увековечиваем это умозрительное противостояние между небом и землей, а в результате оказываемся в состоянии вечного этического конфликта. Китайцы верят в то, что Ницше называл «духом тяжести»[597], и драконы, которые, как мы склонны думать, обитают в мрачных пещерах, для них сверкают в небесах, подобно веселым фейерверкам, прогоняя магию, сотворенную злыми духами. Для китайцев «дух» – не порядок, не смысл и не все благое; напротив, это огненная и порой опасная сила.