Цивилизация в переходное время

1019 Так как немецкая секция Международного общества должна была соответствовать политическим требованиям и так как, кроме того, наш журнал издается в Германии, возникло, естественно, столько затруднений, что мы не раз и не два сомневались в самой возможности реорганизации общества. В частности, встал вопрос о присяге на верность и «чистоте политических чувств», которые требовались от немецкой секции общества. Нам в Швейцарии подобное едва ли понятно, однако все становится на место, если мы мысленно перенесемся на три-четыре столетия назад, во времена, когда церковь придерживалась тоталитарных воззрений. Тогда еще не изобрели колючую проволоку, потому-то, полагаю, и не было концентрационных лагерей; вместо проволоки церковь охотно прибегала к сжиганию на кострах. Нынешняя «модернизированная» присяга – лишь бледное подобие предшествующего, гораздо более сурового и наглядного властного принуждения. По мере ослабления главенства церкви уже государство стало перенимать эти качества, ведь тоталитарные поползновения никуда, в общем-то, не делись. Социализм грубо вторгся в область католического наследия и принялся ставить эксперименты по жесточайшему принуждению – правда, не с целью приблизить царство небесное, а с тем чтобы создать такое же хилиастическое блаженство (или его эрзац) на земле. Русский коммунизм вполне логично превратился в тоталитарную церковь, где даже самая бедная мышь издает большевистский писк. Неудивительно, что национал-социализм выдвигает схожие требования! Согласно логике истории, после эпохи клерикального принуждения неизбежно приходит черед эпохи принуждения со стороны светского государства.

1020 Но даже в такую пору дух продолжает трудиться – в науке, в искусстве, философии и религиозном опыте, независимо от того, благоприятна современная ситуация или неблагоприятна, ибо в человеке есть нечто божественное, неподвластное материальному, присущее человеческой конституции. Этот дух хочет жить – вот почему в древности Галилей, когда его истязали церковники, было отрекся от своих теорий, но потом, как утверждается, сказал: «Eppur si muove»[644], – готов поспорить, очень тихо. Мученичество – это особое призвание, к которому нужно быть предрасположенным. Поэтому мне представляется вполне разумным не донимать политическую инквизицию «бреднями» о том, что спутники Юпитера были открыты «без одобрения» Аристотеля. У Галилея, судя по портретам, был детский взор великого первооткрывателя, и этот ученый не сумел набраться мудрости, потребной для выживания в эпоху принуждения. Сегодня он мог бы загорать на пляже в Лос-Анджелесе в компании с Эйнштейном и считался бы успешным, поскольку либеральный век поклоняется Богу в облике науки. Но «метаморфоза богов» с грохотом катится дальше, и государство становится владыкой мира сего: больше половины Европы ему уже подчинилось. Науке и всякому целительскому искусству дается семь тучных лет, а затем наступают семь тощих[645]. Мы должны научиться приспосабливаться. Протестовать попросту смешно – как, скажите, протестовать против несущейся на тебя лавины? Лучше проявлять осторожность. Вызывать лавины науке неинтересно; она должна сохранять свое интеллектуальное наследие даже в изменившихся условиях.

1021 Так обстоят дела сегодня. Ни я, ни мои немецкие коллеги не несут за них ответственности. Если немецкая секция общества намерена продолжать существование, присяга на верность стране неизбежна, это понимает всякий разумный человек. Потому и планировалось, что ответственный редактор «Zentralblatt» доктор Цимбал из Гамбурга подготовит специальный выпуск со статьями ведущих немецких психотерапевтов, а также с заявлением, подписанным президентом немецкой секции профессором Герингом из Эльберфельда – и этот выпуск будет распространяться только в Германии. Именно об этом мы договаривались с ответственным редактором. К моему несказанному удивлению и разочарованию, политический манифест профессора Геринга неожиданно появился в последнем номере «Zentralblatt». Я уверен, что к тому имелись внутренние политические поводы, но это одна из тех прискорбных тактических оплошностей, которые были проклятием немецкой внешней политики даже в эпоху Вильгельма[646]. В итоге мое имя внезапно оказалось связанным с манифестом национал-социалистов, что лично для меня совсем не приятно. Но все же – что такое помощь или дружба, которые ничего не стоят? Само происшествие, впрочем, настолько компрометирует журнал, что ставит под серьезное сомнение мое положение руководителя.