Цхинвали в огне

"Ботоно Звиад" читать бумагу не стал. Брезгливо оттолкнув её от себя, он некоторое время сверлил стоявшего перед ним капитана тяжёлым немигающим взглядом, но, так и не выбрав линию поведения, сбился на привычный демагогический тон:

– Не стыдно, капитан? Ты сейчас стоишь передо мной, и просишь меня дать справку об убежавшем от вас, оккупантов, солдате. О моём соотечественнике! О грузине! Ты – оккупант! Ты ходишь своими коваными сапогами по белоснежной груди моей матери-Грузии! – после этого пассажа капитан посмотрел себе под ноги: штабной офицер, он был обут в щегольские, шитые сапожником-армянином "под военный образец" туфли. —Мне противно разговаривать с тобой! Ты, конечно, здесь ни при чём, но я должен ненавидеть тебя! И я тебя ненавижу!!! – экспрессивно закончил Гамсахурдиа.

– Уважаемый Звиад Константинович! – пожал плечами капитан. – Мне с Вами тоже детей не крестить, однако столь пылких чувств Вы у меня не вызываете. И мне не может быть противно с Вами разговаривать хотя бы потому, что я Вас не знаю и вижу в первый раз! И, скорее всего, в последний! Вы тоже меня не знаете и тоже видите в первый раз. Тогда почему Вам противна наша беседа?

– Потому, что я вынужден говорить на русском языке, а это язык оккупантов, – сбавил тон хозяин кабинета.

– Dann können wir deutsch sprechen! (Тогда мы можем говорить на немецком языке! – нем.)– ответил ему майор. – Wenn Ihnen unangenehm, auf der Dostoevsky und Tolstojs in der Sprache zu sprechen, dann können wir auf der Sprache Goethe und Shiller unterhalten! (Если Вам противно говорить на языке Достоевского и Толстого, может тогда поговорим на языке Гёте и Шиллера? – нем.)– предложил Сан Саныч, – Shade, аber ich habe in der Duschanbemittelschule und in die Militärbildungseinrichtung die Rustaveli Sprache nicht ausgebildet kann! (Жаль, но меня в душанбинской школе и в военном училище языку Руставели не обучали! – нем.)– и, улыбнувшись, добавил. – Soweit ich mich erinneren kann, ist es den Deutsche nicht einmal gelunhgen Georgien zu erobern! (Насколько я помню, немцам ни разу не удалось оккупировать Грузию? – нем.)

– Вы хорошо говорите по-немецки… – отметил ботоно Звиад и, скривившись, признался, – но, раз Вы не знаете грузинского, я бы предпочёл вести беседу на русском языке… – и, улыбнувшись уголками губ, добавил: – Не ожидал встретить в Вас культурного человека… Присаживайтесь! Вы немец?

– Nein, ich bin keine deutsche, aber in einem deutschen Haus groß gewachsen! (Нет, не немец, но я вырос в немецком доме! – нем.)– улыбнулся капитан ответно и, перейдя на русский язык, добавил: – Только присесть здесь, к сожалению, некуда…

– О! Это мы сейчас исправим! – оживился его собеседник и, не вставая из-за стола, громко позвал: – Этери! Этери!!!

Моментально возникшая в двери секретарша, выслушав сделанные на грузинском языке распоряжения, попыталась было спорить, но повысивший голос ботоно Звиад решительно пресёк её возражения. Сан Саныч в произошедшей на его глазах словесной перепалке ничего не понял, однако по дважды повторенным хозяином кабинета словам "кофе" и "коньяк" предположил, что его вопрос будет разрешён положительно. Последовавшие за этим события всё равно оказались для него неожиданными. Сначала те же крепкие парни внесли в кабинет кресло. Затем, минут пять спустя, в двери появилась всё ещё возмущённая секретарша с подносом, заставленным вазочками с фруктами и сладостями, бутылкой коньяка и нарезанным на блюдечке лимоном. Завершали натюрморт две хрустальных рюмочки и пара фарфоровых чашечек, исходящих умопомрачительным ароматом свежезаваренного кофе.

– Вас не смутит, если справка будет на грузинском языке? – спросил ботоно Звиад Сан Саныча, откупоривая коньяк[2].

* * *

Утолив жажду, Сан Саныч вернулся в свою комнату и, не включая света, улёгся на кровать с твёрдым намерением уснуть. Где-то рядом заступил на ночную вахту сверчок.

За стеной приглушенно спорили так и не угомонившиеся любители расписать пулю…

Осоловевшему от выпитого коньяка майору они совсем не мешали. Едва коснувшись головой подушки, он с удовольствием отпустил расползающиеся мысли и погрузился в глубокий спокойный сон.

Во сне он оказался в облицованной кремовым кафелем ванной комнате.

Над белоснежным айсбергом огромной, похожей на бассейн ванной свернула томные жёлтые кольца змея душевой установки. Вычурные краны, ажурные полочки, изящные гнутые поручни – всё отливало безупречной свежей позолотой.

В большом, на полстены, зеркале Сан Саныч обнаружил собственное отражение. Он был в тёмно-синих плавках, босой.

Отражённый идеально гладким зеркалом собственный взгляд показался майору каким-то невыразительным и тусклым. Усталым.