Цотнэ, или падение и возвышение грузин

— Зачем беспокоишь маму? Ты сама хозяйка, сама и встречай гостей. — Бека обнял девочку и бережно опустил на пол.

— Это моя сестрёнка Краваи — радость нашего дома, — знакомил Бека гостей. — А это домоправитель отца, Абиатар, он же муж бывшей кормилицы нашей девочки.

Гости познакомились с Абиатаром, приласкали шалунью, та потянулась к Цотнэ.

— Ого, тебе повезло, ты ей понравился! — засмеялся Бека.

Узкоглазая, как монголка, Краваи, прижалась к Цотнэ, словно к давнишнему другу, и затихла.

— Как тебя звать? — начала она допрашивать Цотнэ, устроившись у него на коленях.

— Его зовут волк, и он ест таких, как ты, ягнят. Ты же маленький ягнёнок, — пошутил Саргис.

— Ты из зависти не пугай ребёнка. Не слушай его, детка. Меня зовут Цотнэ.

— Обманываешь, неправда. Где это слыхано, чтобы такой большой был Цотнэ*.

*Цотнэ — от грузинского цота — мало, близкое к русскому малыш.

Цотнэ удивлённо переспросил:

— А какой же должен быть Цотнэ?

— Цотнэ должен быть маленьким, совсем маленьким.

— Вот меня и назвали Цотнэ, когда я был таким же маленьким, как ты. А теперь я подрос. Не переименовывать же меня!

Краваи засмеялась, не поверив.

В зал вошла хозяйка, одетая в траур. Гости поднялись, приветствуя её.

— Пойдём, дочка, не беспокой гостей, — мать насилу отрывала от Цотнэ обидевшуюся девочку.

Юноши постепенно начали хмелеть.

— Напрасно кичатся эти франки. У них и образования нет, и в искусстве они ничего не понимают. Что такое игла? Иглы не оставили, когда грабили Константинополь. Остальное поломали, уничтожили. Разбили бесценные статуи старых греческих мастеров. Это такое же варварство, как и разрушение церквей, разграбление дворцов, — возмущался Саргис Тмогвели, отпивая вино.

— Удивляюсь я тебе, Саргис, — засмеялся Бека. — Не тащить же им с собой тяжёлые мраморные изваяния? И для чего это надо было, когда каждый нахватал столько же по весу золота и серебра.

— Это не совсем так, — заметил Цотнэ. — Венецианский дож, Дандоло вывез из Константинополя знаменитую квадригу Лисипа, перевёз её в Венецию и воздвиг на площади Святого Марка. В Константинополе она украшала ипподром.

— Слава богу, хоть не разбил, а просто увёз. Но я говорю не об этом поступке дожа. Я говорю о падкой до наживы франкской толпе, которая накинулась на Константинополь, как варварское полчище, и всё, что не смогли взять с собой, превратили в развалины и пепел.

— Просвещённостью похвалиться не могут. Да и служителям Римской церкви гордиться нечем. Сколько времени прошло, как взяли Константинополь, но не могут обратить тамошних христиан в католическую веру. До сих пор во всех богословских диспутах и спорах победителями выходят византийцы, потому что они гораздо образованнее своих римских просветителей и более глубоко знают святое писание.

Успех греческого духовенства зависит не только от их образованности, а от того, что греческий народ сам убедился, каковы служители Римской церкви. Не укради и не убий, проповедовал Спаситель, а служители Римской церкви ограбили храмы и без всякой причины уничтожили несметное количество невинных правоверных христиан. Чего стоят после всего этого их проповеди? Естественно, что византийцы привержены своим священнослужителям и не верят в святость коварной, а по сути дела преступной Римской церкви.

Юноши чокнулись стаканами, выпили.

— Меня удивляет не коварство папы римского, не алчность и жадность крестоносцев. Они такие же люди, как и все. Меня удивляет сам господь. Неужели Христос мог соблазнить невинного отрока Этьена, неужели он дал ложное обещание, а потом отказался его исполнить? — вслух размышлял Цотнэ, уставившийся на стакан с вином.

— Люди многие свои бессмыслицы сваливают на бога, — объяснил Саргис, — Вера говорит нам, что причина причин и начало начал есть бог. Вот мы в минуты безнадёжности за все наши несчастья и спрашиваем с бога.

Но достаточно божьей каре обрушиться на праведного, по нашему разумению, и безгрешного человека, чтобы мы сразу встали в тупик. Наш ум, не находя связи между причиной и следствием, теряет равновесие, отрекается от бога, отказывается от того, что было бы оправданием всех злоключений и несчастий. Ныне нас возмущает несправедливая гибель тридцати тысяч невинных отроков — крестоносцев Этьена. А разве справедлива вообще смерть хотя бы одного невинного ребёнка? Вот теперь мы здесь сидим и ублажаем себя вином, а в эту минуту невинные дети умирают и там и тут. Справедливо ли это, объяснимо ли? А кто отвечает за эту несправедливость? И какого ответа можем требовать мы, простые смертные, у того, кто бессмертен невидим и непостижим разумом?

Цотнэ вспомнил свою маленькую сестрёнку. Он не думал, что когда-нибудь перед ним опять встанут те вопросы, на которые он как будто получил однажды ответ, слушая беседу Шергила и пастыря Ивлиана об испытании святого Иова.

Слеза повисла на реснице Цотнэ, он мог бы и зарыдать, как вдруг Торгва запел:

Всё в жизни — солома, сгорит на ветру.

Вина и красавиц — пока не умру.