Цунами

И ехали в гостиницу — отчуждение ее лишь нарастало. Получить от нее ответ в виде «да» или «нет» — это уже можно было считать удачей: молчала сама и предпочитала демонстративно не отвечать ему. Такси-скамейка остановилось около ворот гостиницы, Рад, подав руку, помог ей сойти, пошел к кабине рассчитаться с водителем, а когда рассчитался, около машины ее не было. Только в темноте двора хрустел под быстрыми шагами гравий, хруст оборвался — и раздался стук каблуков по деревянному настилу веранды. Потом стук каблуков сменил ритм — Нелли поднималась по лестнице. Слушая звук ее шагов по лестнице, Рад испытал мучительное двойственное чувство: сожаления и торжества. Черт побери, отказаться от Трои, когда она сама складывала свои богатства к твоим ногам!

Он пробыл в своем номере уже минут десять, успевши почистить зубы, когда в дверь постучали. Решительным, сильным стуком. И даже если бы стук был другим, все равно он был бы уверен, что это Нелли. Но зачем-то, подойдя к двери, спросил:

— Кто?

— Рад, открой, мне нужно тебе кое-что сказать, — требовательно произнес голос Нелли за дверью.

Мгновение он медлил, не открывая. Он знал: лучше бы не открывать. Но не мог же он не открыть ей!

Рад повернул ключ в замке. Не успел он взяться за ручку собачки, чтобы нажать ее, та сама сходила у него под рукой вниз-вверх, дверь открылась, заставив его отступить назад, и Нелли стремительно вошла в комнату. Может быть, можно было бы сказать и «ворвалась». Лицо ее было воодушевлено той решительностью, что заявила о себе требовательным стуком в дверь.

— Вот что я хочу тебе сказать… — проговорила она, но недоговорила, так же стремительно, как вошла, повернулась, крутанула в замке ключ и снова обратила к Раду лицо. Руки ее оказались у него на шее, она прижалась к нему и, заглядывая ему в глаза, выдохнула: — Ты что дуришь? Тебе перед Дроном совестно? Ему бы не было! Ему бы не было, не дури, как ты смеешь мне отказывать!

Она переоделась и была сейчас в шелковом терракотового цвета халате с драконами, широкий пояс, скорее, захлестнут конец за конец, а не завязан, лифчика под халатом у нее не было, как, возможно, и всего прочего, и грудь ее с вызывающей покорностью вминалась в него.

Рад рухнул. Он именно рухнул — в одно мгновение. Руки его вдруг стали распускать ее пояс, распахнули халат, там точно ничего не было — и нитки! — и в ладонь шершавым ожогом сразу же прыснул костер лобка. Неллины губы уже терзали его рот, одна ее рука осталась у него на шее, другая возилась с ремнем на брюках, ремень не поддавался, она дергала его — он не расстегивался.

— Можешь сам? — отрываясь от его рта, взяла она руку Рада у себя на костре. Обернула ее ладонью к пряжке ремня и нетерпеливо поводила по той. — Можешь? — Он принялся за ремень, и она, вновь забросив обе руки ему на шею, вновь устремляясь к его губам, за мгновение до того, как стать безгласой, пробормотала, кажется, даже и со смешком: — Проклятые Дроновы штаны…

Ледяной душ пролился на Рада. Материализовавшись из звука ее голоса, Дрон неслышно ступил в комнату и замер, глядя на них. А может быть, он ничего и не видел, может быть, он был как гоголевский Вий, и ему, чтоб прозреть, как гоголевскому Вию, кто-то должен был поднять вежды, но одно то, что он появился здесь, сделало Рада бессильным. Он почувствовал, как, разодравшись, небеса обрушивают его на землю, он летит вниз — ближе, ближе, неотвратимо, и всмятку.

Нелли, прижимавшаяся к нему животом, откинувшись назад, удивленно вопросила:

— Что такое? Что-нибудь не так?

Рад взял ее за запястья и разомкнул Неллины руки у себя на шее.

— Дроновы штаны, чтоб ты знала, не имеют к ремню никакого отношения. Ремень мой.

Нелли смотрела на него все с тем же удивлением иозадаченностью.

— При чем здесь вообще его штаны?

— Нелли! Нелли! Нелли! — выговорил Рад. Он отвел Неллины руки от себя, отступил и, взявшись за полы ее халата, запахнул его. Отступил от нее еще, шагнул влево, вправо, будто выписывая некую синусоидальную кривую, которая должна была увести его от нее. Но уйти от Нелли, какую кривую ни выпиши, было некуда: комната была немаленькой, однако едва не всю ее площадь занимала громадная кровать с марлевым балдахином от комаров, на этой кровати, что вдоль, что поперек, свободно можно было бы уместиться вчетвером — кровать организовывала комнатное пространство, можно сказать, она и была комнатой, и какую загогулину ни выпиши, та в любом случае прошла бы около той или другой стороны кровати, как вдоль осей координат x — y. — Прости, Нелли! Ты знаешь, зачем я здесь. Я не смогу смотреть Дрону в глаза. Прости!