Цунами

Что делает человек, которому привалило крупных денег?

Ничего особенного. Ничего интересного, хочу сказать, с ним не происходит.

Я снял с разных счетов, по разным карточкам – сколько позволяла машина. Джинсы, рубашка, все карманы набил деньгами, комкая хрустящие, как маца, купюры.

Хотелось тратить сейчас, сию минуту – удостовериться, что они настоящие. Но что можно купить в обычной лавке? Банка черной икры, осетрина, шпроты. Ананас и “Птичье молоко”. Шампанское.

Только выйдя на воздух, понял, какой чепухи накупил. И что деньги просто вынули из подсознания то, что хранилось на поверхности – или в глубине, с детства.

“Смешно, глупо”.

Свернув за угол, выбросил пакеты в мусорный контейнер. Судя по звуку, бутылка разбилась.

…Это были молодые женщины – пышные, с круглыми веселыми лицами. Даже одеты одинаково – в пальто и пуховые шали. Маленькие дерматиновые сумочки. Держатся под руки, чтобы не поскользнуться. Смешно семенят на каблуках. Смеются.

Они шли к метро, парами и врозь, по проезжей части, как на демонстрации. То исчезая в тени, то снова появляясь в круге света.

Переговаривались, смеялись. И я, как собака, пошел следом. Окликнул одну из них, затем другую. Спрашивал, кто они, откуда. “Как вас зовут?” Приглашал в кафе, в кино. Показывал, роняя на снег, деньги.

Но они только смеялись в ответ – и шли дальше, к метро.

Через минуту улица опустела, но тысячи черных следов на снегу остались. Разглядывая эти /лодочки,/ я понял, что рядом со мной существует реальность, о которой мне ничего не известно. Жизнь, отделенная барьером, который ни я, ни деньги преодолеть никогда не смогут.

Медленно брел обратно.

…Здание сносили по-воровски, ночью. Старый особняк обрушился, но задняя стенка еще держалась – на кирпичной кладке вывеска

“Товарищество „Добровы и Набгольц””.

Я сел в сугроб, откинулся на спину. Впервые после Таиланда мне захотелось вернуться домой. Позвонить жене, сказать, что жив и скоро буду. Встать и поехать, как эти женщины, к себе.

Как неуклюжее насекомое, взобрался грейдер. Стал утюжить битый кирпич. И другая мысль – ясная, не требующая объяснений – возникла в сознании.

“Раз /это/ происходит, я могу не возвращаться”.

“И поступать, как мне заблагорассудится”.

11

Я сунул ключ в скважину – и снова, как тогда, услышал щелчок.

Мэри, Мэри, чудеса -

Мэри едет в небеса…

И стал гипнотизировать зрачок, его незрячую точку.

“Открывай, сволочь”.

За дверью ожили, зашевелились. Лязгнул замок, створка подалась.

В черном проеме возникло белесое пятно.

– Как отдохнули? – раздалось из темноты. На площадку из квартиры вышла девушка.

– Откуда вы знаете? – Я настороженно сощурился. При свете лампы стало видно, что девушке сильно за сорок; и шелковый халат накинут на голое тело.

– Загорели, – запахнув ткань, кивнула. – Египет?

– Таиланд.

– Да что вы? – закрыла лицо руками, халат разъехался. Розовую распаренную ляжку покрывала венозная сетка.

– Как там было, расскажите! – Подбирая полы, нагнулась так, чтобы я смог оценить толстую грудь.

– Вот, выбрался, – пожал плечами.

– Тут ужас что показывали!

– Пару минут было страшно. Потом ничего, нормально. Приключение.

– Вы говорите как мужчина. Как молодой мужчина. – В голосе – игривые нотки. – А дети? А мы, женщины?

“Ничего не скажешь, в самом деле”.

– Подумала, столько лет живем, а не знакомы. – Она назвала свое имя. – Как-то это неправильно? – улыбнулась. – Не по-соседски.

Может, зайдете в гости?

…В коридоре ее крохотной и чрезвычайно захламленной квартиры пахло кошатиной. Елозил паркет – судя по всему, полы часто заливали. Слева тахта, вдоль стены румынская стенка, на столе старый компьютер.

Видно, что в зазорах клавиатуры лежит пепел или пух.

Из-под ног шарахнулся серый кот.

– Это кот, он людей боится. – Оправдываясь, она пятилась к окну, завешенному парчовой шторой. – Его недавно во дворе ошпарили.

Прежде чем она зажгла свечи, я успел разглядеть ее как следует. Лицо ухоженное, четкая линия губ. Выщипанные брови, мохнатые ресницы.

Похожа на какую-то американскую актрису и лет пятнадцать назад наверняка слыла красоткой. А теперь черты лица заострились. Кожа подсохла, под глазами складки. Крупные губы из чувственных превратились в вульгарные. Только волосы, густые, пепельного цвета, делали ее привлекательной.

Сколько времени мы просидели? Во втором часу мои рассказы о Таиланде иссякли. Бутылка опустела, она театрально закатила глаза. Стала накручивать пряди на палец. Я увидел на столе фотографию, перевел взгляд на соседку. Потом обратно.

Судя по всему, портрет в юности.

– Нас всегда путали, – не поворачивая головы, ответила.

На спинку кресла запрыгнул кот, заурчал.

– Я родилась на полторы минуты позже, но она всегда считала себя старшей.

12

“Я родилась через полторы минуты, но она считала себя главной.