Цунами. История двух волн

Я поднялась на технический балкон шестнадцатиэтажки и села, высунув ноги между прутьями. Грязный шершавый цемент подо мной. Из угла скалилась запыленная неваляшка. Я откинулась и легла на спину, под моими ногами струился воздух высотой в шестнадцать этажей.

— Ты мог бы говорить со мной по-японски? Может быть не каждый день, а через день, например. Я подумала, что ты вряд ли сможешь давать мне уроки, ведь ты не учитель, но мы могли бы просто разговаривать. Мы ведь и так разговариваем каждый день, — во время вечернего разговора по скайпу я озвучила Хиро свои проблемы с тайм-менеджментом.

Мы действительно разговаривали каждый день. Иногда мы просто созванивались по скайпу и затем занимались своими делами. Я могла читать, делать задание, чинить одежду, набирать что-то за компьютером. Хиро отвечал на звонки, читал и редактировал какие-то документы, готовил ужин. Это создавало неплохой эффект присутствия и помогало времени идти чуть быстрее.

— Танцы это отлично. Конечно, я помогу тебе с японским, что за вопросы! — я задумчиво почесала нос.

— Я не знала, стоит ли тебе говорить, какими именно танцами я буду заниматься. Не то чтобы я думала, что ты можешь негативно к этому отнестись или будешь мне запрещать, просто мне было как то неловко. Это танцы с пилоном, ты ведь ничего не имеешь против? Это не значит, что я собираюсь в стрип-бар работать, просто говорят, что там хорошая нагрузка и растяжка…

— Нина, ты, правда, не стала бы заниматься, если бы я тебе запретил? Я действительно могу тебе что-то запретить? — его лицо стало напряженным, и между бровей появилась тревожная складка. Мне хотелось прикоснуться к ней пальцем, но я не могла.

— Я не знаю. Ну, я не стала бы делать что-то, что тебе категорически не нравится.

— Ты должна заниматься тем, что тебе нравится! Если я буду диктовать тебе, как себя вести, беги от меня как можно быстрее.

— Мне кажется ты не совсем прав. Все равно есть, какая то зона красных флажков, которую лучше не пересекать.

— Зона красных флажков?

— Ну да, — я развела руками, — поведение, которое ты не можешь принять от своего партнера. У каждого человека разные границы, я должна уважать твои, чтобы ты мог уважать мои.

— Для меня это очевидные вещи.

— Например? Чего мне не стоило бы делать в твоих очевидных вещах?

— Физическая неверность, — он задумался, — оскорбления.

— Обман, — продолжила я.

— Именно. Виды танца и посиделки с подругами это твои личные границы.

Мы сговорились, что будем заниматься японским три раза в неделю. Хиро воодушевился и пообещал купить маркерную доску, чтобы писать для меня слова.

Наши занятия меня очень смешили. Он подошел к делу творчески и выискивал для меня в новостях самые интересные и забавные истории, которые мы потом обсуждали с серьезным видом. Если я уж чересчур веселилась, Хиро стучал карандашом по столу и требовал, чтобы я обращалась к нему сэнсэй, что доводило меня до смехоистерики.

Танцы у шеста начались с физподготовки, причем настолько суровой, будто нас готовили в спецназ. Девочка-преподаватель каждое занятие выжимала из нас все силы до последней капли, так, что домой я просто ползла. Самому шесту уделялось преступно мало времени, в основном первые месяцы предполагалось развивать силу и гибкость. Помимо этого нам постоянно рассказывали про "общий эротизм", "продуманность любой позы, даже статичной", "вызов в глазах" и так далее. К моему удивлению кроме меня на занятия пришла только одна девушка-студентка, остальным было около тридцати. Большинство были замужем, одна девушка, краснея, призналась, что хочет разучить танец-сюрприз ко дню рождения мужа.

С каждым занятием я держала спину ровнее и чувствовала себя немного увереннее. Даже предложение выйти в центр в начале занятия и исполнить собственный танец-импровизацию уже не приводило меня в ужас. Кажется, мы с моим телом наконец-то нашли общий язык.

К моей радости примешивалось беспокойство за Агату. Моя нежная, беззаботная подружка увядала день за днем. Я была уверена, что дело в ее тоске по Яну, но на расспросы она не отвечала, а давить сильнее мне было неловко.

— Его словно подменили.

Мы убирали кафе после закрытия. За окнами белыми, крупными хлопьями падал неторопливо-важный, волшебный первый снег. Агата оперлась на швабру и смотрела на свое отражение в блестящем боку кофе-машины. Я подошла ближе, ожидая, что она продолжит, но она молчала, снова удалившись мыслями в неведомые дали.

— Подменили? — я ласково забрала швабру у нее из рук.

— Совсем другой человек. Не понимаю его, не чувствую. Говорит и делает странные вещи, мы же росли вместе, понимаешь? Я знаю его до изнанки, до последней веснушки. Я знаю его мнение по всем важным вопросам, знаю, над какими шутками он будет смеяться, знаю, какие сны ему снятся, — она запнулась, — знала.

— Думаешь это из-за армии?

— Может быть, — она устало махнула рукой. — А может я просто взглянула на него со стороны? Может быть, мы изначально слишком сильно влияли друг на друга? Вдруг я сама сделала из него удобного мне мальчика, а настоящий Ян очнулся только сейчас?