Цусима

Службу отправлял судовой священник отец Паисий. Жалкую и комическую фигуру представлял собою наш духовный отец. Иеромонах Александро-Невской лавры, он попал в поход и на войну по выбору игумена и монашеской братии. Он был сутул, со скошенными плечами, с круглым выпяченным животом, точно он носил под рясой ковригу хлеба. Лицо обрюзгло, поросло рыжей всклоченной бородой; мутные глаза смотрели на все по-рыбьи неподвижно. Он, вероятно, редко мыл голову, но зато часто смазывал густые рыжие волосы лампадным или сливочным маслом, поэтому от них несло тухлым запахом. Нельзя было не удивляться, как это офицеры могли выносить его присутствие в кают-компании и кушать вместе с ним за одним общим столом. Совершенно необразованный, серый, он при этом еще от природы глуп был безнадежно. Говорил он нечленораздельной речью, отрывисто вылетавшей из его горла, словно он насильно выталкивал каждое слово. Казалось, назначили его на корабль не для отправления церковной службы, а для посмешища и кают-компанейской молодежи, и всей команды. Самые горькие минуты у него были, когда матросы обращались к нему с каким-нибудь вопросом:

– Батюшка, за что это Льва Толстого отлучили от церкви?

Отец Паисий начинал пыжиться, точно взвалили на него воз:

– Потому что... ну, как это.. он... как это – еретик.

– А что значит – еретик?

– Это... ну, как это... значит... вообще...

– Батюшка, а что значит «аллилуйя»?

– Батюшка, а что значит «паки», «паки»?

Священник кривил дрожащие губы и, что-то бормоча, уходил прочь под хохот матросов.

Больше всех его донимал кочегар Бакланов. Однажды они встретились на шкафуте. Кочегар, изобразив на своем запачканном угольной пылью лице христианское смирение, притворно-ласково заговорил:

– Вот, батюшка, как нам приходится в преисподней работать. Стал я похож на африканца.

– Да, да, верно, – согласился священник. – По воле божией каждый человек должен добывать хлеб себе в поте лица.

– Это, батюшка, не ко всем относится. Одни потеют только от жары, другие – от работы. Но я про другое хочу сказать. Вы видели негров?

– Ну как же – насмотрелся я на них. Страшный народ. Черные все. Настоящие дикари.

– А могут они после смерти войти в царство небесное?

– Никак не могут. Они идолопоклонники. А в Писании сказано... ну, как это... только православные наследуют царство небесное.

– Но если бы вы родились в семье негров, то и вам пришлось бы быть дикарем. И поклонялись бы вы их богам. Значит, вместо рая вы попали бы в геенну огненную. Разве не так?

Священник почесал рыжую бороду и напряженно нахмурил лоб.

– Ты что-то мудреное говоришь.

– Разве негры виноваты, что они родились в Африке? И разве можно винить их в том, что они поклоняются своим богам? Может быть, они никогда даже и не слыхали о православной религии? За что же бог будет их казнить? Выходит, что он вовсе не милосердный, а, наоборот, злой палач.

– Молодец, Бакланов! Ловко подытожил! – засмеялись матросы.

Отец Паисий, наконец, понял, к чему ведет речь его собеседник, и взъерошился:

– Как твоя фамилия, богохульник?

– Свистун с приплясом, батюшка.

Священник побежал к старшему офицеру с доносом. Бакланов, не торопясь, спустился по трапу в низ корабля. Начальство почему-то не приняло никаких мер для розыска виновника.

Как и в другие праздники, так и теперь я стоял к церкви, слушал обедню и многому удивлялся. Что-то несуразное происходило передо мною. Священник церковной службы не знал, часто сбивался, и тогда на выручку ему выступал матрос-дьячок, шустрый черноглазый парень. Не дожидаясь, пока священник распутается и подаст нужный возглас, он вместе с хором начинал петь песнопение. А в это время сам отец Паисий, желая угодить начальству, неистово чадил кадилом прямо в нос командиру и старшему офицеру, так что те не знали, куда деваться от едкого дыма ладана, отворачивались, морщились, иногда чихали.

В церкви было жарко.

Я слушал обедню и думал: кому и для чего нужна эта комедия? Офицеры, как образованные люди, не верили во всю эту чепуху. Мне известно было, что они сами в кают-компании издевались над священником. А теперь они стояли чинно перед алтарем и крестились только для того, чтобы показать пример команде. Не могли и мы верить в то, что будто бы через этого грязного, вшивого, протухшего и глупого человека, наряженного в блестящую ризу, сходит на нас божья благодать. Нас загнали в церковь насильно, с битьем, с матерной руганью, как загоняют в хлев непослушный скот. А если уж нужно было заморочить голову команде и поддержать среди нее дух религиозности, то неужели высшая власть не могла придумать что-нибудь поумнее?

Обедня кончилась. Матросы гурьбой поднимались на верхнюю палубу. Церковь быстро опустела.

Сойдясь с боцманом Воеводиным, я спросил его:

– Ну, как тебе нравится наш батюшка?

Он шепнул на ухо:

– Не поп, а какая-то протоплазма.

Вечером те же матросы, собравшись на баке, будут с удовольствием слушать самые грязные анекдоты о попах, попадьях и поповых дочках.