Домик Кати он узнал издали по голубым ставням. Они были закрыты. Стемнело. На западе догорала багровая полоска заката. Над рекой зажигались первые звезды. Изо рта шел пар. Сомов подумал, что в средней полосе не бывает таких перепадов температур. Он прошел к дому, открыл калитку. На двери висел замок... Сомов даже подергал его, до того не поверилось. Он сел на ступеньку и решил дожидаться. Вдруг в калитку вошла женщина.
- Егор Петрович, вы, что ли? - Сомов узнал голос Риты. - А я смотрю, вы - не вы?
Сомов покраснел, поднялся со ступенек.
- Может, к нам зайдете? - Рита подошла к Сомову и протянула руку. - А Кати нет, Катя уехала.
- Куда уехала?
- Она часто ездит в город. А мы живем рядом. Пойдемте к нам. Петя сегодня дежурить в больнице остался. Там роды у одной женщины начинаются. Рита взяла под руку Сомова, и они вышли из ворот. - Сегодня Епифанов такие ужасные новости по селу разносил! Про вас и Екатерину Максимовну. Он очень подлый и опасный человек! А вот наш домик. - Рита показала на огромный дом, больше похожий на амбар. - Пойдемте. - Рита настойчиво тащила его в дом.
- Извините, Рита, но мне нужно побыть одному. Извините меня великодушно. Обещаю, что буквально на днях я буду у вас. - Сомов сказал это шутливым тоном, со снисходительной ноткой в голосе.
Проводив ее до порога, Сомов быстрым шагом пошел прочь. То, что Катя уехала, не сказав ему ни слова, сильно обидело его, задело почему-то его самолюбие. "И еще эта Рита! Черт бы их подрал!"
Уже подходя к своему дому, Сомов подумал о Наде. То, что она ему объяснилась в любви, было как-то в нем заштриховано. Ему было любопытно наблюдать, как с разных сторон раскрывается перед ним ее характер. Он твердо знал, что утром, пробудившись, обязательно вспомнит ее чуть влажные руки, нежные губы и эти бездонные синие глаза...
Сомову страстно захотелось услышать звуки рояля... Рахманинова. И тогда к нему пришло воспоминание о даче в Подмосковье. Тихий летний вечер. Сквозь открытые окна льется широкая и тоскующая музыка Рахманинова... Он стоит в саду под цветущей липой, видит, как выходит из дома его жена. Ее лица не видно, только силуэт. Потом выходит мужчина... Их поцелуй и рассудительный голос жены: "Без баловства, Федя, без баловства!" "Я тебя обожаю!" - неверным, фальшивым голосом произносит мужчина. "Я понимаю, Федор. Нам обоим нужен развод". Больше Сомов слушать не стал. Он ушел, потрясенный, в глубину сада.
"Мне это вспомнилось потому, что я увидел замок..." Сомов дошел до плетня, перелез через него и направился к окну. Тетка уже спала. Он перелез через окно, разделся, не зажигая света, и лег. Сна не было.
Шли бесконечной чередой воспоминания о прошлой жизни. О глупой и злой жизни. Сомов сам определил так свою жизнь - "глупая и злая". Но, видимо, не вся жизнь и не жизнь вообще, а жизнь именно с женой, да и то в последний период. Вспоминались московские знакомые, приятели. Но сейчас они были так далеко, что казалось, он о них когда-то читал, а не знал на самом деле. И тут Сомов услышал трель. В черной, почти звенящей тишине высоко и торжественно запел соловей. Звуки неслись от старой березы. Сомов поднялся, открыл настежь окна. На западе синело небо, и береза казалась нарисованной черной тушью на синем шелке. Где-то в ее ветвях пел соловей, может, правнук того соловья, который пел в детстве маленькому Егору.
- Жизнь, жизнь, - прошептал Сомов, - что ты есть такое?..
Чувства его обострились, словно в нем открылись невидимые поры, через которые в него проникали и эти соловьиные трели, и холодный, щемяще-сладкий воздух, и мысли о том, что с ним случилось вчера и сегодня. Вдруг до него кто-то дотронулся.
- Егорша, ты чё, милый? Замерз ведь! - Перед ним стояла тетка Лукерья.
Егор вдруг понял, что не просто замерз, а насквозь продрог. Он залез под одеяло. Лукерья села сбоку, погладила его по голове.
- Чё, родименький, не спится? Тут, как ты ушел, Катерина приходила. Говорит, узнала, что племянник приехал, так, говорит, чаю хорошего принесла! Цейлонского! Много, десять пачек принесла! Говорит, в город еду. Жалела, что тебя не застала. А где ж ты гулял?
- Да я так... Прошелся по улице.
- А у Наденьки по сю пору свет горит. Она ведь чё? Она ведь тетрадку пишет! Мысли какие в голову приходят али еще чё! Пишет... Вот оно как, Егорша... Кабы здорова была, то какая жена-то, а? Ой, Егорша! Самая жена и есть! Ты, милый, с ей осторожно слова роняй. Она чувствительная. Ты поласковей с ней. Она, видишь, голубушка, как ты приехал, места не находит!
- Тетя, ты мне скажи, а сама-то ты любила?