Цвет и крест

Тяжело это слушать, когда враг у ворот: что же дальше, неужели нет выхода? Приходим в мою комнату, молча смотрим в темный угол комнаты, где видится всадник на белом коне, – голова у дракона злая, маленькая, копье у Георгия тоненькое, а тело чудовища преогромное…

Я спросил собеседника, думал ли он о том, какая связь между геройскими делами на фронте, тех настроений, с которыми они приезжают оттуда, и этим нашим брюзжанием на дорогие дрова, сахар… и всякие нехватки.

– Соединяется, просто соединяется! – живо отозвался мой собеседник.

И посмотрел на икону Георгия.

– Враг один, только туда он лицом, а к нам задом.

Вот тут-то я и вспомнил о потерянном камне.

Выслушав мой рассказ о купеческой правде, связанной с большим, торчавшим тут из земли камнем, мой знакомый расхохотался, повторяя:

– У нас мостовую украли!

Мостовую украли, мостовая одно время исчезла с этого места, как исчез у героя Гоголя нос. Проснулись однажды жители города и видят, что нет мостовой, грязное, проломанное место, а из него огромный торчит камень-правда: мостовую украли. Хватились, а мостовая на дворе у городового, он стоял на посту возле того камня и по ночам от скуки камушек за камушком таскал на свой немощеный двор. Сначала было незаметно, а когда обнажился камень-правда и вокруг него проезжие обмяли дорогу, чудовищно выросший камень-правда открыл глаза: мостовую украли. И не возить же назад мостовую городового, дело сделали проще: камень взорвали, раздробили на мельчайшие кусочки и умостили ими все украденное место: и ныне правда больше не колет глаза.

Закон вышел!

Теперь очень популярно бранить торговцев и сваливать на их вину. В известной части населения большой успех имел недавний фельетон Немировича-Данченко, где он ругал купцов буквально площадными словами. И я не читал еще нигде ответа купцов. Удивительно, как никто из них не рассердился. По-моему, это объясняется не сознанием своей виноватости, а тем, что вообще наше третье сословие любит отмалчиваться, вообще не любит слова вслух. Любопытно приглядеться к их выборам: выбирают молчаливого, на говорящего смотрят подозрительно.

Обывательский гнев на торговца понятен, на то он и обыватель, чтобы за деревьями леса не видеть. И я, как обыватель, тоже чувствую естественный гнев на торговца, который вчера мне продал дрова за 35 к. за пуд. Но есть простой способ упокоиться: нужно себя вообразить, например, хозяином дровяного леса. Положим, я владею участком леса и желаю продать его на дрова. Ко мне приезжает наш лесной царь и дает на месте громадную цену: 20 к. за пуд. Неужели я скажу: возьмите за 10 к.? Я продаю по 20 к. и делаюсь врагом отечества.

Живу я в купеческом городе, очень типичном и ярком, ежедневно беседую с десятками мукомолов, кожевенников, дровяников, – громадное большинство их находится в том же положении, в каком представляю я себя с участком леса. Конечно, есть хищники, сознательно набивающие цену, но они все наперечет, и дело вовсе не в них.

Слов нет, поругаться не мешает, но до известных пределов, для того чтобы этим не закрывался самый предмет.

О самом этом предмете на днях я беседовал с биржевым маклером, человеком, переносящим всякое время, как оно есть. Высказываю ему свои общие соображения. Коренную причину беды нашей я вижу в том, что народ наш (не говорю о причинах этого) не любит и чуждается власти: какой-нибудь продувной писарь или старшина, вертит по-своему целой волостью, а мужики очень рады, что вот нашелся такой человек на дурное и необходимое дело; в то же самое время народ мечтает о власти справедливой, совершенно иной природы, и новые люди…

– Новые элементы, – перебил меня маклер, – никакого значения не имеют.

И объясняет мне, что копейка, собранная у верующих крестьян, во много раз превосходит сделанное «элементами», победа сложится из этого, а не из того, что делают и хотят еще больше делать «элементы».

В нашем рассуждении получается порочный круг: беда существует, причина – пассивность, а деятельность вредна.

– Как же быть?

Долгое молчание и, наконец:

– Терпение!

Потом вдруг маклер перекидывает мост на время после победы. Не узнать его! Представляя себе счастливое время, он клеймит народную темноту и всех, кто ей в прежнее время способствовал, зло критикует весь нынешний строй, все наши порядки.

Перекинул фантастический мост в послепобедное время и стал совсем другим человеком.

Будь я маклером и вообще практическим человеком, я сказал бы просто, немцы сильны своей организацией, сделаемтесь в этом так же сильны, а потому что мы русские и за нами правда, то непременно победим. Но если я так скажу, то маклер назовет меня человеком, далеким от жизни, доктринером, а свою фантазию он принимает за жизнь.