Цвет ликующий

Вот попалось про Гороховец за «Золотыми воротами». Место еще незнаемое (6.V.1966). «…Приехали ночью, в темноте обещающе выплывали кубы соборов. В 4 часа уже светло. Мы вышли из своего номера. — Чего не спите, еще рано! — ворчали дядьки на диванах в коридоре. Голова звенит, и вода звенит, ноги бегут по излучине реки, будто и не весим совсем. Выбеляются из розового воздуха белые церкви, о которых так вдохновенно писал Грабарь. Никого нет. К реке вышел кот, потом толстяк в военной шинели, надетой на белье. Пошел, видно, умываться к Клязьме. Затопленные деревья, воды много, она змеится голубым и розовым. К шести часам розовое гаснет и наступает обыкновенное утро в необыкновенном городке»… у «Лукоречья», если можно так сказать. Это пригодится для богатыря…

Там в облаках
                  перед народом…

* * *

Совсем недавно записано на рисунке: «В небесах торжественно и чудно». Не ночью это торжество, а днем 19 февраля 1967 года. Столько сияющей голубизны, что глазам больно. Стволы берез мерцают по-весеннему, а их верхушки в самом ядовитом малиновом, как на полховмайдановских коробочках или грибах. Второй синий лес из теней лежит на снегу. Ультрамарин сгустился по оврагам. Заячьи следы — туда, сюда, весь бугор испетляли. Один ли, много ли зайцев развелось, не угадаешь.

По такому пейзажу, пожалуй, и ступа с Бабою-Ягой, почуяв весну, пойдет, побредет сама собой наводить в лесу порядок. Пока это на Истре под Москвой, но может быть и «там», у «Лукоморья».

«Лукоморье», слово-то какое красивое! Можно прочитать, что оно из древних летописей: «лукоморские жители половцы…», «от Царьграда до Лукоморья 300 верст…», «тут поганые побегоша… в Лукоморье», «в Лукоморье горы…» и т. д. Есть оно и в былинах, и в сказках: «Учал Еруслан гулять по Лукоморью и стрелять по тихим заводям гусей-лебедей». Лукоморьем называлось Азовское море в старину.

Далеко ли, поближе ли взял его Пушкин, но он сделал малоупотребимое слово родным, знакомым даже самым маленьким детям.

Где оно, Лукоморье? Мне думается, искать его надо не на каком-нибудь географическом море, а где-то на «синем море» сказок, «на море, на Окияне (Окиян в сказках пишут с большой буквы и через „я“. Сохраняю это правописание), на острове на Буяне». Это земля, что стоит на трех китах, может даже вся вселенная «наивной космографии» старинных книг.

Такое мне подходит. И есть в русских сказках даже ее символический образ — серебряное блюдечко, по нему катится наливное яблочко (или золотое яблочко), а на блюдечке и гор высота, и небес красота, и все чудеса поднебесные. На такой земле могут происходить и пушкинские чудеса: королевич Елисей разговаривать с солнцем и месяцем, золотая рыбка строить терема, царевна Лебедь делать все, что Гвидоновой душе угодно. Так я и нарисовала чудеса на сказочной земле-блюде — прямо и вверх ногами. Я немало читала об этом заветном острове Буяне. Наши предания населяют его и огненными змеями, и чудовищными птицами; иногда стоит там город каменный; хрустальный терем; лежит бел-горюч камень-Алатырь; дубовая колода… на той на колоде, на той на дубине лежит какой-то неведомый Страх-Рах, семьдесят семь ветров, семьдесят семь вихорев; или стоит столб от земли до неба; наконец, там же и дуб. Царь-дуб. Сыр-дуб. Кряковатый, мокрецкий, вековой, первопосаженный, священный перунов дуб. А после всего этого торжественного баснословия, связанного с дубом, есть и другая чудная полуестественность из нижегородского фольклора:

На Родине дуб стоит,
На дубу сова сидит.
Сова та мне теща,
Воробушка шурин
Глазки прищурил.

И более знакомое:

Ай ду-ду, ай ду-ду!
Сидит ворон на дубу…

Я беру в свой рисунок дуба вместе с другими пушкинскими образами (наверное, из-за нижегородского патриотизма) и сову. Ворона рисовать не буду, он коту конкурент и сам иногда сказки рассказывает:

Ворон черный там сидит.
Утром он в трубу трубит.
Вечер сказки говорит.

У Лукоморья заповедный зеленый дуб Пушкина, по которому «златая цепь». Поэт не говорит даже — стоит дуб, надо думать, он не только стоит, но и всегда стоял, и долго еще будет стоять. Золотой цепью он прикован к земле — так запечатаны клады, если верить легендам про подкоренье дуба, а у кота роль охранителя этих кладов; он часто бывает свиреп и страшен, в то же время и сказки говорит. Когда-то на Зевесовом дубу висело «золотое руно». Может, отсюда золотые звенья, кольца цепи?