Цвет мести – алый

Он прошел в просторную гостиную, далеко не так шикарно обставленную, как у Холодова, но невероятно уютную. Сел в угол широченного дивана, обитого клетчатым гобеленом. И тут же поймал себя на мысли, что с радостью забрался бы на этот диван с ногами. И пледом, что на спинке диванной лежал, укутался бы. И подремал бы под тихий говорок телевизионного ведущего.

Но нельзя. Он тут по делу. Страшному делу, сразившему их обоих – и его, и Ниночку.

– Вот, видите, как все вышло-то, Иннокентий, – проговорила она с легкой то ли досадой, то ли упреком, усаживаясь в кресло, такое же клетчатое, как и диван. – Кто бы мог подумать, что такое случится?!

– Ниночка, вы меня, ради бога, простите. – Горелов прижал ладонь к груди. – Я ведь очень мало знаю, только вчера забрал материалы дела, а сведений там – всего на одну страницу. Вообще, знаете ли, все сочли, что это…

– Несчастный случай? – догадливо покивала Ниночка и воскликнула: – Я так и знала! Как все и всем удобно!

– Кому – всем? – насторожился Горелов.

– Да всем… Органам доблестным, мужу ее…

– Риткиному? Вы Холодова имеете в виду?

– У нее не было другого в последнее время. – Ниночка сердито поджала бледные губы, взглянула на него, теперь уже точно – с упреком. – Как вы могли допустить это, Иннокентий?!

– Что?! – Он вытаращился на нее. – Что, по-вашему, я допустил?!

– Чтобы она жила с этим негодяем!

– Я допустил?! – Он вырвался из убаюкивающих диванных объятий и подлетел к креслу. Ниночка невольно сжалась в комочек. – Не вы ли присутствовали при зарождении их отношений?! Вам ли меня упрекать?! Вы забрали ее отдыхать, потому что…

– Потому что в городе стояла жара, Марго было одиноко, а у вас была работа. Она постоянно сидела одна. К тому же вам вечно симпатизировали женщины. Я это помню. – Нина наморщила лоб, приложила ладони к щекам. Покачала головой. – Холодов как-то случайно там оказался. Я сейчас даже и не помню, кто его пригласил.

– А его точно пригласили? – сразу насторожился Горелов, вернулся на диван и решил взять все ее слова на карандаш.

Он любил делать заметочки, с ними как-то вернее работается, особенно если параллельно сразу по несколько дел ведешь.

– Да, кажется, да. Стаська потом у кого-то из нас спросила, откуда, мол, этот магнат взялся, и кто-то ответил, что он из числа приглашенных. Странно вообще-то как-то: Холодов был и остается птицей такого высокого полета, а тут вдруг – на скромной даче, со скромным угощением.

– Ну, с этим я не соглашусь, – с ехидцей встрял Горелов, отрывая глаза от блокнота. – Угощение-то для него там имелось!

– Вы про Риту?

– А как же!

– Да ладно вам, Иннокентий, все было не так совсем.

– А как же это было? – Его начало раздражать ее надутое ханжество. – Красиво и романтично?

– Именно! – повысила голос Ниночка, высунув покрасневший носик из белого высокого воротника халата. – Красиво и романтично! И не стоит опошлять!

– Ну да, ну да. Началось красиво и романтично, закончилось сплошной грязью. И вдруг оказывается, что допустил сие безобразие именно я!

– Простите, – вдруг жалобно пискнула Ниночка и тихо заплакала. – Я не хотела вас обидеть. Просто Холодов показался нам всем тогда такой фигурой! Ритка, она… Она просто одичала от постоянно пустых выходных, от вечно одиноких вечеров. Она же не знала, куда себя девать! Она вечно ждала вас, как какая-нибудь солдатка, честное слово! Нам было жаль ее, понимаете?

– Понимаю, – кивнул Горелов. – Вы все ей так сочувствовали… Я понимаю! Я должен понимать!

Конечно, он не понимал и понимать не хотел, как можно было променять его – весьма успешного и подающего надежды оперативника – на старого мрачного деда. И в деньгах они не нуждались. Не в таких объемах, как у Холодова, но они у Горелова тоже имелись, добрая память за то родителям. Он вон теперь даже Севке помогает, хотя временами тот и наглеет сверх всякой меры. А что касается одиночества…

– Так ведь с Холодовым она тоже часто оставалась одна в большом доме, не так ли?

– Так, – согласилась Ниночка, хлюпнув носиком. – Более того, он превратил ее в совершенно безвольное, абсолютно бесправное существо. И… И даже позволял себе распускать руки, Иннокентий!!!

– Он часто бил ее?! – не поверил Горелов.

Представить себе неторопливого, надменного, поскрипывающего при ходьбе суставами Холодова в рукопашной с Маргаритой просто невозможно. Рита, она же была сильной, жилистой!

– Бил. И неоднократно. Старался, конечно, не по лицу, но однажды она с синяком просидела дома больше месяца. Не выходила никуда.

– А-а-а… а почему же она не ушла от него?! Что ее держало? Любовь? Признательность?

– Я не знаю, – Ниночка честно взглянула Горелову в глаза. – Она не признавалась никогда. К тому же возвращаться к матери Рита не хотела, она авторитарный весьма человек и… С ней было очень сложно всем нам.

– А ко мне? Ко мне почему она не попыталась вернуться? – вдруг выпалил он и почувствовал, что краснеет.