Цвет надежды

Он осторожно закрыл крышку рояля и встал. Гермиона поняла, что сейчас он уйдет. Просто возьмет и уйдет… И утреннее желание сковать его заклинанием, чтобы выслушал, показалось далеким и неуместным.

— Драко, нам нужно поговорить, — услышала она свой дрожащий голос.

Он провел пальцем по крышке рояля, глядя то ли на свое отражение, то ли просто в никуда, и ничего не ответил. Гермиона немножко приободрилась.

— Все люди совершают ошибки. Это… не знаю, наверное, нормально. Да, ошибки разные и последствия разные, но всегда нужно давать шанс. Понимаешь? Шанс исправить свои ошибки. Иначе… нельзя.

Он сделал шаг от рояля, комната наполнилась звуками другой мелодии. Нежной, грустной. Мелодии прощания. Гермионе захотелось заставить молчать инструмент, но она знала, что единственный способ это сделать — начать играть. Она не умела. А еще по краю сознания мелькнула неуместная мысль: тот, кто играл эту мелодию, действительно был великим музыкантом. Ее можно было слушать бесконечно.

Юноша потер мочку уха, потом шею, словно разминая, и Гермиона вдруг поняла, что он дает ей шанс. Тот самый шанс, о котором она просила Судьбу все утро.

— Может, ты… присядешь? — робко предложила девушка, кивая в сторону пуфиков у стены.

Он никак не прокомментировал предложение, однако подошел к стене слева от окна, слегка пнул ногой ближайший пуфик и сел на него, прислонившись затылком к холодному камню. Только после этого он поднял взгляд. И снова Гермиона разозлилась на саму себя. Она могла что-то говорить, пока он смотрел в пол, но вот сейчас все слова застряли в горле. Девушка кашлянула.

— Тогда, летом, Дамблдор предложил мне выбор: стереть память или же сделать вид, что я ничего не помню. Я отказалась, но он дал время подумать до утра. Пока вы были там, в поместье, я смотрела старый школьный альбом. Мои родители магглы — их не могло быть там, поэтому я рассматривала тех, о ком слышала. Родителей Гарри, Рона и… твоих. Тогда… у меня было столько вопросов, на которые я и не надеялась получить ответ. А еще я вдруг подумала, каково тебе.

Гермиона расхаживала по комнате, заламывая руки и периодически останавливаясь, подбирая слова, качая головой, словно не соглашаясь с тем, что сказала. Она не смотрела на юношу. Она говорила это сама себе. Впервые за эти месяцы она пыталась честно сформулировать причины того, что произошло, для самой себя.

— Это не жалость. Нет. Хотя ты чаще всего и повторял это слово. И не любопытство. Хотя вначале оно было сильней всего. Это… Я не знаю, что. Порой мне хотелось, чтобы ты наконец перестал быть той мерзкой сволочью, которой бывал по отношению к Гарри. А порой я понимала, что, если бы ты не был именно таким, Гарри было бы во сто крат хуже. Ты дал ему шанс ненавидеть тебя. А это всегда лучше, чем ненавидеть себя самого. Сознательно или нет, но ты стал тем, кем стал. А еще ты… Ты другой. Понимаешь? Ты странный, ты эгоистичный. Злой. Но при этом ты можешь быть… милым, добрым, заботливым. И когда ты улыбаешься… становится тепло, и…

Гермиона вдруг поняла, что больше не может продолжать в никуда. Теперь ей стало важным видеть его реакцию. Она резко остановилась и подняла взгляд на юношу. И сердце застыло. Он сидел все так же, не сдвинувшись ни на миллиметр. Поза могла бы показаться расслабленной, если бы не напряженность плеч и то, как побелели его пальцы, сцепленные в замок. Но на лице не отражалось ничего. Он просто смотрел. Его бледность выглядела болезненной на фоне черного свитера и серой стены. Волосы наэлектризовались, и несколько прядок торчали в разные стороны.

И это все вкупе с мыслями о вчерашнем вечере и дне, когда он получил письмо о гибели тети, эта трогательная растрепанность и пустота во взгляде заставили ее броситься вперед и присесть на корточки, крепко обхватив его плечи.

Только сейчас она поняла, что даже представить не могла, насколько он напряжен. Создавалось впечатление, что она сжала камень. Теплый камень, от которого исходил его запах. И тут ее прорвало. Гермиона почувствовала, что слезы хлынули из глаз. Последней каплей стало то, что она все-таки обняла его. Хотя сегодня утром думала, что он уехал, и она больше никогда не сможет к нему приблизиться. А вот теперь ее слезы скатывались за ворот его свитера, а ее пальцы цеплялись за его шею и плечи. Она несла ерунду о том, что сожалеет о своем страхе все рассказать, и о том, как боялась сегодня, когда поняла, что он уехал. Гермиона говорила бесконечно долго, пока не осипла, и слезы не закончились. В этой сумбурной речи она не коснулась только двух тем… Почему он остался — потому что ответ на этот вопрос был слишком важен, и она просто боялась его услышать. А еще она так и не посмела повторить ему то, что выкрикнула в пустоту своей комнаты вчера вечером. И не потому, что с детства считала, что мужчина должен первым признаться в любви. Нет. А потому, что каким-то неведомым чутьем понимала — он не хочет этих слов. Он не примет их. Испугается. И значит, нужно удержать хоть что-то, а со временем попытаться пойти дальше.