Цвет неба

Я побежала в противоположную от голоса сторону, но видение само настигло меня. Стена с выцветшими обоями в замысловатый цветочек возникла перед самым носом. Все еще под воздействием паники, я уперлась в нее руками, в безнадежной попытке сдвинуть с места. И опять же, никаких ощущений от прикосновения, только еще одно подтверждение, что стена материальна.

Я не хотела оборачиваться. Потому что, да что скрывать, боялась, очень сильно боялась. Но разве у меня есть выбор? Я в ловушке…

— Ты же знаешь, мама запрещает слушать тебя. Она называет эти сказки бредом.

И опять я — главная героиня. Обычно, как мне казалось, средний голос со стороны казался противно-писклявым. Меня даже передернуло.

Хотя какое это теперь имеет значение?

Шагнув назад, я чуть не свалила какой-то шкаф.

Нет, не шкаф… Стеллаж. Огромный, во всю стену стеллаж из темно-вишневого дерева, упирающийся в потолок. И книги, книги, книги… Неисчислимое количество самых разнообразных книг ровными рядами выстроились на его полках.

Пальцы легонько пробежали по корешкам. Тканевые переплеты с золотым и серебряным тиснением… Я помню тяжелый запах пыли и старой бумаги, от которого на языке оставался привкус молока. Она всегда запрещала их трогать. Называла их единственной драгоценностью в своей жизни.

Книги — одна из немногих вещей, что мы брали с собой, переезжая с места на место в постоянных скитаниях. Спустя три года после смерти бабушки, когда нашей семье вернули статус аристократов, я едва спасла эти книги. Мама уничтожала каждую вещь, связанную с ней. Вела себя, как одержимая, кричала, когда я сбивала пламя с тканевых переплетов и кричала в ответ. И тогда, и сейчас я не понимаю причины столь странного поведения. Она не любила свою мать, точнее не замечала ее вовсе… Может, именно поэтому мама хотела стереть всякую память о ней? Спасенное сокровище я разместила в своей комнате — наиболее подходящее место во всем доме, куда не имеет доступ никто, кроме меня.

Ошибки быть не может — это комната бабушки. Неповторимая в особом духе, что парит меж книг. Духе, дарящим всем входящим ощущение спокойствия и умиротворения.

Да… А чуть по дальше должен стоять еще один двусторонний стеллаж. Вон виден его бок. Пройти влево до конца стены — миниатюрная односпальная кровать…

— Ну и пусть называет! Разве ты тоже так считаешь?

Просвет между верхушками книг и полкой позволил вновь взглянуть на самого дорогого мне человека.

Бабушка… Такая же, какой я ее помнила.

Неяркий свет пыльной люстры серебром играл на распущенных белых волосах, полностью скрывших спинку кресла, на которую она расслаблено откинулась, и кольцами свивались на ковре. Она имела привычку откидывать волосы назад, чтобы не мешали. По утрам я всегда помогала бабушке заплетать тугую косу, а по вечерам расплетала и расчесывала. Ведь из-за длины, она не могла делать это самостоятельно.

Если не видеть бабушкиного лица, а только слушать голос, то можно дать ей не больше двадцати. Чистый, звонкий, как колокольчик. Но не радость звучит в нем. Тоска по некогда потерянному, боль от этой потери, горечь, безысходность… все это едва можно различить и то хорошенько прислушавшись. Я никогда не спрашивала ее о прошлом, знала, за толщей времен кроется нечто страшное. Не бередила душу. Потому что уважала ее решение и потому что любила.

Прекрасный голос, приличествующий больше красавице, достался скелету, обтянутому прозрачной кожей, такой прозрачной, что на виду была каждая жилка. Тонкое, с острым подбородком лицо, белыми губами, намеком на нормальный нос, серыми провалами глазниц, где прятались выцветшие глаза. Кисти рук — сплошные кости со вздувшимися сизыми венами. Она страдала болезнью, что буквально выпивала из тела все соки. И с каждым годом болезнь прогрессировала.

Остальное тело бабушка тщательно прятала за широкими глухими платьями, а когда выходила на улицу, что очень редко бывало из-за боли в ослабших ногах, на руки одевала еще и перчатки, а на голову какую-нибудь шляпу.

Да, я знаю, что она не всю свою жизнь прожила с таким телом, но, как ни стараюсь, не могу представить ее выглядящей иначе.

Обычно в семьях хранится множество фотографий — у нас они тоже были, но ни одной бабушкиной. Ни какой она была раньше, ни какой стала сейчас.

Сейчас… я до сих пор говорю так, как будто она жива…

— Нет, нет, конечно, нет! Расскажи, пожалуйста!

А вот и я. Теперь понятно, почему голос такой писклявый. Хотя в десять лет мне так не казалось. В то время я еще не носила челки, поэтому лицо казалось несколько незавершенным.

— Хватило бы и одного нет… Ну хорошо, только перестань ломать мое кресло, — с нежностью сказала бабушка подпрыгивающей от нетерпения девчонке.

Я еще сильнее приникла к щели. Почему-то я не помнила этого разговора.

— Две тысячи лет назад, во времена, когда голубое, как река, небо принадлежало единственному солнцу, не существовало людей…

— Как это так — не существовало людей?

— Нехорошо прерывать старших, Алексин, — бабушка покачала головой. — Можно подумать, что ты плохо воспитана.