Цвет ночи

Теперь кроме шёпота Валентины невольно вслушиваюсь в разговор братьев с богом конца света, которые обсуждают условия сделки, заключённые с его возлюбленной Живой. Мужчина, услышав её имя, вскидывает руки, покрытые чёрными лентами татуировок, к длинным растрёпанным и запутанным волосам и приглаживает их, как-то незаметно и в то же время стремительно преображаясь — прямо на моих глазах, подчиняясь магии пряди укорачиваются, седая борода исчезает, а сутулые плечи мужчины распрямляются — он меняет свою сущность, принимает очередную из своих трёх форм, на этот раз превращаясь из старца в мужчину средних лет. Он словно чувствует, что я на него смотрю, и переводит на меня взгляд. Нас разделяет расстояние в несколько десятков метров, но могу поклясться, что даже отсюда вижу, как в глубине радужек его глаз кишит самая чёрная мгла, оттенка исчерчивающих его тело татуировок. А затем различаю и его голос, доносящийся до меня приглушённым эхом, теряющемся на полпути, находя преграду в плотной стене густого воздуха. Он говорит что-то о Тьме, в которую я окунулась в озере.

— … она прошла сквозь неё… она искупалась в ней… ей следует быть осторожнее…

Он словно предупреждает их и меня, но я не понимаю, о чём именно.

Ян что-то произносит ему в ответ, задаёт некий вопрос, которого не уловить. И Троян, первое создание Тьмы, хранящий узорчатые следы её прикосновения к своему телу, отвечает:

— … я не способен ею управлять…

Знаю, что он имеет в виду Тьму, ту первозданную, ту самую, частицы которой наполняли озеро, ту самую, которая по словам Яна не должна была знать, что я здесь. Но я всё ещё была далека от понимания, далека от истины о том, чем это может для меня обернуться. Я была жива. Я была цела. Она не расщепила меня, не уничтожила. Я была в порядке.

Но оборачиваясь на меня, все четыре брата сверлят меня глазами, и Константин вдруг произносит странную фразу.

— Мы что-нибудь придумаем.

Замечаю, что в этот момент его ладонь опускается на плечо Яна, и мой дракон спешно отворачивается от меня.

Что значит эта фраза? Что означает моё соприкосновение с Тьмой? Я не знаю. Мои мысли путаются, голова всё ещё тяжёлая, и в ней не находится места тревоге и волнениям. Она переполнена произошедшими событиями и предстоящими, и я выталкиваю эти мысли из своего сознания, развеивая в раскалённом дуновении ветра, хороня в земле пекла, усеянной галькой из драгоценных самоцветов.

Шёпот Валентины утихает, тихие всхлипывания рядом со мной заставляют меня обернуться. Кто-то плачет, но не она. В нескольких шагах от нас обеих застыла Александра. Её руки были сложены на груди, периодически она подносила ладонь к лицу, утирала слёзы и начинала, словно в нервном порыве всхлипывать, в то же время гневно поглядывая на свою старшую сестру.

Не знаю точно, по ком или по чём она плакала, но скорее всего одной из причин был отец — прямо сейчас она, скорее всего, злилась на Валентину за то, что та позволила не просто одолеть братьям владыку пекла, а самолично обезоружила отца, моргнув, раскрошив его тело одним взмахом своих длинных ресниц. Кем бы он ни был, Александра любила его, как бы ужасно он со всеми ними не поступал, она не могла избавиться от этой врождённой, навязанной самой природой вселенной, безусловной любви. Но, кроме того, Александра смотрела и на меня, и её губы прошептали тихое слово: «прости». И это удивило меня. Этот же самый взгляд она переводила на Яна, который давно отвернулся от нас и разговаривал с Константином, впивалась глазами в его спину, и шептала такие же слова и плакала. Это бесконечно наталкивало меня на размышления о том, что Александра всё же не ненавидела его. Возможно, злилась, но не ненавидела. Она винила себя за то, что дала мне упасть в озеро, хотя это и было сущей случайностью, неосторожностью. Она сделала это не специально и винила себя за всё, что произошло внутри этого зловещего замка. Александра всё ещё представала передо мной застрявшей между двух огней, разрывавшейся между чувствами к отцу и своим братьям с сестрой, между двумя сторонами, которые противостояли друг другу, но которые все вместе были и оставались её семьёй. Я могла её понять, после нашего разговора у озера — могла. И ответа на то, правильно ли она поступала, не отказываясь от отца не смотря ни на что — у меня не было. Возможно, она была просто не в силах. Александру ещё ждал долгий путь, чтобы многое осознать. Как и самого Смога, если его всё же не расщепили, ведь до самого последнего момента перед потерей сознания я так и не увидела синих искр. И времени для переосмысления своих поступков у них было предостаточно — целая вечность.

Плотная ткань покрывает мои ключицы — руки Валентины застёгивают пуговицы чёрного платья на моей шее. А затем она подаёт мне ладонь, чтобы я могла встать.